— Извини, Алексей Фомич, но я совершенно тебя не понимаю, — сказал Калюжный. — Таким ты не был, и, веришь, я не могу понять, что с тобой случилось. Даже трудно выразить…
— А ты выражайся свободно. Не обижусь.
— Верно, конечно, что народ — первоисточник жизни. — Не глядя на полку, Калюжный взял другую нужную ему книгу. — Но верно и то, что над народом стоит руководитель, вожак, тот, кто ведет, кто идет впереди. — Раскрыл книгу. — Еще в античной Греции, на заре демократии, сильная личность…
— Зачем же забираться в дебри древней истории? — перебил Холмов. — У нас и своих примеров достаточно. Ивахненко — тоже ведь, по-своему, «сильная личность». Жители Широкой проклинают эту «сильную личность», а она сидит в станичном Совете и самочинствует. А ты в это время сочиняешь трактат о демократии в античной Греции! Вся беда в том, что Ивахненко по душе не жителям Широкой или Ветки, а тебе, Калюжному. И Калюжному не хочется расставаться с удобным для него человеком.
— Расстаться можно.
— Так почему же не расстаешься?
— А кем заменить? — Калюжный поставил обе книги на полку. — Толковые руководители на дороге не валяются.
— Поищи хорошенько, может, и найдешь замену, — сказал Холмов. — Побывай, к примеру, в Ветке. Там живет рабочий парень Кочергин. Коммунист. Молодой, думающий. Вот бы кому по праву занять то место, которое занимает Ивахненко. А то что же получается? Мил тебе тот, кто тобою руководит, или противен, а ты терпи, помалкивай. Вот о чем нам надо думать, Григорий. А ты «античная Греция»…
В это время в белом переднике появилась Надюша и сказала:
— Гриша, Алексей Фомич, прошу к столу. — И к Холмову: — Ну, Алексей Фомич, попробуй встать и пройти.
— Могу! — невесело ответил Холмов.
Поднялся же он с трудом. Нога отяжелела. Боль отзывалась не только в ступне, а и в колене, и даже в бедре. Калюжный подставил плечо, и Холмов, опираясь на него, прохромал в соседнюю комнату.
Погожий денек стоял над Береговым. Желтели листья на асфальте. Кипарисы своими шпилями подпирали низкое небо. В окнах похожего на санаторий здания отражалось море. К подъезду подкатили завьюженные пылью «Чайка» и «Волга». На «Чайке» приехал Проскуров, а «Волга» предназначалась для Холмова. Проскуров решил сделать то, что, как полагал он, обязана была сделать и не сделала Медянникова: дать Холмову машину и этим прекратить, по выражению Проскурова, «смешное и никому не нужное пешее хождение».
Направляясь в Родниковскую, Проскуров попутно заехал в Береговой, чтобы повидаться с Медянниковой и навестить жену Холмова. Из машины он вышел без картуза. Рукава по-летнему засучены до локтей. Молодое лицо повидало и встречные горячие ветры, и жаркие степные солнцепеки и загорело до черноты.
Медянникова проводила Проскурова в приемную с большими окнами на море, пододвинула к столику низкое, удобное кресло, предложила сесть. По суровому взгляду Проскурова она поняла, что приехал он не в настроении. Гость остановился у окна, давая понять, что у него нет времени садиться и вести длинные разговоры. Продолжая смотреть на море, спросил:
— Известно тебе, Елена Павловна, почему Холмов отправился в свою станицу?
— Известно.
— Почему?
— В Береговом надоело сидеть без дела.
— Опять ты свое? А почему пешком?
— Очевидно, за последние годы ездил он много, а ходил мало, — ответила Медянникова. — Вот и решил попутешествовать пешком. Да и что в этом плохого? Пошел — и пусть себе ходит.
— А известно ли тебе, что он не просто ходит, а вмешивается в колхозные дела? — с упреком спросил Проскуров. — Устраивает беседы, митинги, дает указания, принимает жалобы.
— Знаю и об этом. В Усть-Малюгинской, например, вмешался в дела «Авангарда» и поступил правильно. Поправил нас. Ничего плохого в этом тоже не вижу.
— Не видишь? — Проскуров скупо усмехнулся. — Плохо, Елена Павловна. Это — еще наше счастье, что об этом пешем переходе не узнали газетчики. Попадись им такое на карандаш — и готовый фельетон. Позор на всю страну! А ты: «Ничего плохого в этом не вижу». Как же так? Ведь это же чистейшее донкихотство! В затрапезной одежонке, смешон и жалок, едет на коне. И кто едет? Холмов! В Широкой он даже нарядился под абрека — в бурку и в папаху! Я уважаю Алексея Фомича, но пойми, Елена Павловна, он компрометирует не только себя, а и нас. Могла бы дать ему свою машину.
