— И всему этому ты способствовал?
— Вины своей не отрицаю, — грустно ответил Работников. — Район требует, а я выполняю. А попробуй, не исполни! Сразу получишь строгача. — Помолчал, помял в пальцах папиросу, стряхнул с колена табак. — И несмотря на все эти беспорядки, «Авангард» наш устоял и будет стоять. Сила-то в нем богатырская!
— Мне, Никитич, понятны твои душевные тревоги и твои критические взгляды, — сказал Холмов. — Как и ты, я верю в колхозы и верю в то, что с теми ненормальностями, о которых ты говорил, будет покончено. Это обязательно будет сделано.
— Так иначе же нельзя! — обрадованно сказал Работников. — В колхозах постоянно нужны и хозяйский глаз, и поощрения. А что у нас, в «Авангарде»? Мало мы, Фомич, печалимся о поощрениях, о том, чтоб «Авангард» имел сильную экономику, чтоб колхозники были материально обеспечены. Мы хорошо заучили слово «давай» и позабыли такие важные для жизни слова, как «на», «возьми».
— Странные у тебя рассуждения, — перебил Холмов.
— Просил же, чтоб откровенно, — с виноватой улыбкой ответил Работников. — Я понимаю, что страну надо и кормить и одевать. Хлеб государству — первая заповедь. Блюсти интересы государства мы обязаны. Но колхозники — это ведь тоже государство. И давать стране хлеб и все прочее они должны не только сегодня, а и завтра и послезавтра. Значит, мне как руководителю надобно думать, заботиться о тех, кто и выполнит первую заповедь, и даст все другие продукты завтра, и послезавтра, и на все будущие времена. Ведь так же, Фомич?
— Так.
— А мы об этом, честно говоря, мало думаем.
— Верно, Никитич, и поощрения, и хозяйский глаз нужны, ты прав. — Снова Холмов со скрещенными на груди руками прошелся по комнате. — Но почему же ты раньше со мной об этом не говорил? Почему?
— Раньше, Фомич, побеседовать нам с тобой не удавалось, — понуря голову, сказал Работников. — Раньше вот так, как зараз, ты возле меня не стоял, в моем доме не ночевал. Мы с тобой вот так запросто, как закадычные друзьяки, не беседовали о жизни. А если мне случалось бывать в Южном на совещании, то там приходилось бубнить с трибуны по написанному. Ведь так же, Фомич?
— Да, это, к сожалению, так, — тихо сказал Холмов.
Наступило молчание. Длилось оно долго. Зевая и прикрывая ладонью рот, Работников сказал:
— На рассвете из района прибудет автоколонна. Начнем выручать Андрющенка. Алексей Фомич, поедем со мной на тока, поглядишь, как мы будем буксировать Андрющенка. — Все теми же добрыми глазами Работников смотрел на Холмова. — Сам убедишься, как мы дружно выручаем Андрющенка. На живом деле проверишь мою правоту. Так как? Поедем, а?
— Поедем!
— Вот и хорошо! Спокойной ночи, Фомич. Смотри, подниму на зорьке!
Холмов лег в постель и потушил свет. За окном темень. Тишина. Ни собачьего лая, ни петушиного пенья, ни моторного гула. «Подниму на зорьке», — вспомнились слова Работникова. — А что? Не испугаюсь. Поднимай, Никитич, поднимай. Очень хорошо встать на рассвете и уехать в степь. Всполохи зари над полями, искрящаяся роса на траве. «Спать, спать! Сразу же, ни о чем не думая, уснуть, чтобы успеть выспаться!»
Сна, как на беду, не было.
«Как это он говорил? — думал Холмов. — „Ты же вот так, как зараз, не ночевал в моем доме? Мы с тобой вот так, запросто, как закадычные друзьяки, не беседовали“? Да, Никитич, верно, и не ночевал у тебя, и не беседовал с тобой. А надо было бы и ночевать у тебя, и беседовать! И то верно, что первый раз за много лет поеду на поле не как начальник, а просто как Холмов. И ты, понимая мое теперешнее положение, ни о чем меня не просишь. Попросил поехать в поле и посмотреть. А если я не смогу только смотреть?»
Он закрыл глаза и уже видел себя в поле. К нему бежали колхозники, а он шел по току своей быстрой, энергичной походкой. Подошел к грузовикам и приказал прекратить погрузку зерна. Люди, подходя со всех сторон, запрудили бригадный стан. Море голов, тысячи смуглых лиц. Взоры колхозников обращены к Холмову. А он стоял на грузовике, как на трибуне, и ветер пушил его седые волосы. Его речь была краткая и пламенная, и смысл ее сводился к тому, что важнее всего — каждодневная забота о колхозах, о их настоящем и будущем. В ответ неслись дружные голоса: «Спасибо тебе, Алексей Фомич! И как же хорошо, что приехал к нам!» Холмов поднимал руку, ждал, пока толпа стихнет, и говорил: «Не меня, а себя благодарите! Не я, а вы настоящие герои! И если теперь еще кому-то надо приезжать к вам, чтобы тут, на месте, преграждать дорогу самовольству, то в скором времени такое вмешательство станет ненужным. Придет время, и придет оно скоро, когда государственным актом будет установлен строжайший закон: план, и только план, и всякое, даже малейшее нарушение плана будет наказываться…»
