Барнаул 1793 г. Февраль
Любезная сестрица! Здоровы ли Вы, Ваше сиятельство, дорогая капризница? Поелику ты в столицах обретаешься, то досугом столь мало обладаешь, что и сестру забыла. А я в этом проклятом углу от скуки умираю!
Уже было две оказии, сестрица, а ты писать не изволишь. Ездишь себе, верно, по першпективе Невской, нашей несравненной, целые вороха платьев себе нашила… а? Носят ли ныне сильно сборчатые роброны и сколь сильно открывают спину? Я о сем спрашиваю по той причине, что располнела я ныне весьма и весьма, так спина моя из худой, какой была она до приезда в место сие, в полную и соблазнительную для взглядов обращается, посему желание мое ты, comme une dame de qualité[2], понимаешь. Еще спрошу, сестрица, какие ныне цвета в моде? Наш новый горный ревизор, Владимир Никитич (voici un vrai gentilhomme, doux et joli[3], ну просто молодой бог), утверждать изволит, что будто самый модный серизовой и палевой. Ах, сестрица, сие хуже смерти! Эти цвета как раз не идут к моей фигуре и моему лицу, слишком румяному и белому — oh, cette beauté russe![4] Стараясь всячески культуру французскую в себя принять, лицо иметь томное, в меру бледное, в глазах мечтательность, стараюсь даже кушать меньше — и все без толку. Сие печалит меня до глубины сердца, сестрица.
Еще спрошу: где ныне мушки лепят? Я чаю, и тут новости всегда бывают, но в альманахе последнем, что ты мне послала, я ничего о мушках не видала, посему интерес большой об сем имею. Владимир Никитич, как осенью сюда приехал, так сразу меня удивил: де моды ныне — больше английские, по причине якобинства во Франции. Английские моды!.. Посуди, сестрица, сама, где в них отрада для души: грубость и грубость! Сколь мерзки мне все сии Робеспьеры и вся сия демонская зараза!.. Нот никаких новых нет, все пробавляемся теми, что у m-r Palaprat[5] к водевилям приложены. Очень хороши: весело и остроумно. Мы намедни разучили с Владимиром Никитичем «Trois gascons»[6] и весьма удачно.
Ах, сестрица, не учи меня осторожности. Notre vieux bonhomme ne soupçonne rien[7], и мы с Вольдемаром (я уже намекала тебе прошлый раз) смотрим невинно, яко младенцы. О Lise, ты недаром наставницей моей была!
Ах, сестрица, уж и скука же здесь! Но Гавриил Семеныч утешает меня тем, что здесь я «первая барыня». Comment cela vous plaît?[8] Чуть не забыла, батюшки! Пришлю тебе с оказией денег, потрудись мне лент выбрать самого последнего вкуса для шляпок весенних. Да какие еще самоновейшие романы появились — пришли, умоляю. Наша Веринька весьма мастерица их читать, хотя она, по глубочайшему убеждению души моей, очень упрямое, неблагодарное существо. Живет у нас как родная, кушает за одним почти столом, все мои держанные платья носит, обучена по-французски и музыке тоже, а все смотрит волчонком, неулыба, тихоня! Сколь черство сердце народа нашего!
