При размышении об этих св. истинах, свт. Тихон, во-первых, старался объяснять и приближать их к своему разумению, сравнениями, подобиями и примерами, взятыми из нашей жизни и из окружающей нас видимой природы. Во-вторых, всегда прилагал их к себе и с ними сравнивал свои не только дела, но и мысли, намерения, пожелания и чувства. Вследствие такого способа душеспасительных размышлений, свт. Тихон приходил в различные святые расположения и душевные состояния. Когда, например, он таким образом размышлял о величии Божием, тогда или приходил в чувство благоговения и страха и повергался пред Ним в трепете и смирении, или же чувствовал глубокую печаль и уязвлялся ею, как стрелой, если при этом вспоминал, что такого великого Бога, перед Которым трепещут все небесные Силы, мы оскорбляем своими грехами. «Как мне не трепетать Того и не смиряться пред Тем, у Которого в руце все концы земли и я? И смерть и живот мой в руце Его! Боже преблагой и милосердный, – взывает он пораженный величием Бога, – пощади меня бедного грешника!».
Когда размышлял о вездесущии и всеведении Божием, тогда рождалось в нем опасение, как бы своими мыслями и действиями не оскорбить Господа. «Сие размышление учит меня всегда и везде бояться Тебя и трепетать перед Тобой, – беседует Святитель с Богом, – со страхом и опасением жить и обращаться, делать, говорить, мыслить и начинать, так, как дети перед отцом своим, рабы перед господином своим, поданные перед царем своим ходят и обращаются; потому что все пред Тобой совершается и все перед всевидящим Твоим оком явно и откровенно есть».
Когда размышлял о Божием промышлении и исчислял все блага, которые Промыслитель подает нам, свт. Тихон исполнялся чувствами самого глубокого благодарения и пламенной любви. «Чувствую и лобызаю и я, бедный грешник, благость Твою, Господи... И сколько раз ощущаю благость Твою в сердце своем, столько раз возбуждается и возжигается сердце мое к любви Твоей! Слава благости Твоей! Слава щедротам Твоим! Слава милосердию Твоему! Слава долготерпению Твоему! Слава человеколюбию Твоему! Возлюблю Тя, Господи, крепосте моя». Когда же размышлял о догмате искупления, то в душе его рождались разнообразные сердечные движения, смотря по тому, какую он брал часть для созерцания из истории нашего падения и затем спасения во Христе, воплотившемся Сыне Божием, – то скорбь и печаль, когда размышлял об оскорблении грехами такого Человеколюбца, Который душу Свою положил за нас, то твердое упование и несомненную уверенность на Его милосердие, то радость, благодарение, любовь, готовность на перенесение всяких скорбей, когда помышлял о страданиях Спасителя и Его вечных заслугах перед Отцом небесным. «Пою человеколюбие Твое! – взывает он. – Прославляю благость и милосердие Твое, недостойный и бедный грешник!.. Где бы я был, грешник и законопреступник, как не в погибели и вечной смерти, подобно поверхенному мертвецу; вкушал бы, как и демоны, вкушал бы вечно горькие плоды грехов моих. Благость Твоя, милосердие и человеколюбие Твое недопустило меня до того, но так чудно спас Ты меня!.. Благослови душе моя, Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его. Благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех воздаяний Его», и прочее (Пс 102:1–2).
Созерцание страданий Спасителя приводило его даже в какое-то удивление и изумление. «Поверь, любезный, – пишет он одному своему приятелю, – истину тебе говорю: сколько раз живой верой будешь рассуждать о сем великом деле, столько раз в удивлении и некоем исступлении будешь находиться. Размышляй о сем почаще и всегда будешь в удивлении и сердечном благодарении». Что говорил он об этом изумлении по собственному опыту, в этом уверяет следующий рассказ келейников. «Однажды, во время сочинения книги об истинном христианстве, когда ум погружался в тайны спасения, Святитель, сидя на кровати, против которой висело изображение на кресте Спасителя, размышлял о страданиях Его, и до того углубился в это созерцание, что ему представилось, что с картины, как бы с Голгофы, идет к нему Христос Спаситель, весь израненный, изъязвленный, измученный и окровавленный. Восхищенный таким видением, полный глубокой скорби и печали, а вместе и благоговейного трепета, Тихон бросился на пол, распростерся перед картиной, как бы у ног Спасителя, и громко воззвал: «и Ты ли, Спасителю, грядеши ко мне». Придя в себя Святитель нашел себя лежащим на полу. С этого времени (1771–1774 гг.) он стал еще сильней размышлять о страданиях Спасителя».
