— Опоздали! — крикнул над его ухом старик.
— Что? Кто?
— Началась война с русскими! — крикнул старик, схватившись за горло. — Все опоздало.
Он сел возле Осуды и заплакал мелкими и редкими старческими слезами.
— Старик. Ты принес такую новость… — сказал Осуда, становясь на четвереньки. — И умереть можно. Это самая важная новость в моей жизни. Брось плакать — теперь победим. Поезд ушел? Уходит?.. Прицепляй ось, прицепляй. Откройте стрельбу… Встань, крикни солдатам: «Война!» Встань, крикни всем: «Война! Война!»
— Молчи! Тихо! Я уже рассказал, все знают, — увещевал Осуду машинист, но Осуда был сильный и очень упрямый человек, с ним нелегко было сладить.
Старик упал с паровоза и побежал в темноту. Следом за ним, жуя от боли клочок пакли, выплевывая и вновь засовывая ее в рот, спустился на землю Осуда. Глаза его ничего не видели. В глубине их была разлита мутная потная слабость. Он шел умирать, и все мешало ему в этой тяжелой дороге. Валялись трупы — он бил их ногой. Трещала щепа — он отшвыривал ее прочь.
Переживи восстание, поверь в товарищей, взгляни в глаза будущему — и ты поймешь, что нет на свете ничего, что было бы радостнее борьбы.
Переживи восстание — и станешь крепким, как родившийся заново, и если ты победишь — никогда не отступай от счастья; будешь разбит — научишься ненавидеть, а погибнешь — имя твое останется нам.
Но не хотелось умирать Осуде. Он грыз землю и вытирал паклей подвернувшуюся под руку железную шпалу, потому что уже не понимал, где ему больно — здесь ли, в груди, или вот там, в блестящей гайке, что валялась невдалеке.
А от Фушуна мчался поезд с отрядом рабочих. Над местом крушения снижались первые остро свистящие пули.
Фушун брался за оборону.
В тот самый час, когда полумертвый Осуда лежал на железнодорожной насыпи, Чэн с отрядом «Общество любителей храбрости» поднимал восстание за восстанием в далеких уездах Гирина.
Весть о войне, начатой японцами против Советов, последняя новость, слышанная Осудой перед судорогой смертельных мучений, была ошибочна: военные действия откладывались японцами со дня на день. Минами упорно собирал пополнения, воинские составы шли от берегов Японского моря на северо-запад и север почти непрерывной цепью. На их пути вставали восстания, их тыл тревожили мятежи и диверсии, горел Фушун, заводы его стояли, бастовал портовый Дайрен, на Сунгари тонули пароходы, взрывались тоннели — и в декабре японские дивизии, став спиной к северу, всей силой первого удара обрушились на бунтовавшую Маньчжурию. Деревни исчезали с земли, города разбегались. Древний Рим не проявлял большей жестокости, и сказания об умерщвлении Палестины оживали в кровавых образах Харбина и Гирина.
Минами издал приказ, запрещающий китайцам передвигаться по железным дорогам, — и, бросив поезда, население страны пошло пешком. Вторым приказом Минами запретил передвижение из уезда в уезд, и пришлых стали карать, как бродяг, шпионов и изменников родины. Тогда Маньчжурия залегла в своих фанзах и притаилась загнанным зверем для смертельного прыжка, в котором было последнее спасение.
Японские армии стояли, оборотясь лицом внутрь страны. Маньчжурия замерла перед их штыками. В декабре полки медленно возобновили прерванный путь на север, к границам Союза. Тотчас позади них обнаружились партизаны. Дивизии вновь обернулись к стране.
Тан полагал, что теперь Минами до осени не предпримет решительных действий, но Чэн не был согласен с ним и переубедил его без труда.
— Потери антияпонского фронта велики, — говорил он Тану, — страна терроризирована, японцы, несомненно, используют передышку для удара по красным. Две-три новых победы на фронте восстановят их положение. — Чэн считал поэтому необходимым неустанно тревожить японскую армию, идя вслед за ней к северу, и писал товарищу Чу Шань-хао, командарму Корейской, чтобы тот не давал японцам отдыха на границах Советского Приморья. Чу Шань-хао медлил с ответом, и теперь с твердыми директивами Тана ехал на север Луза. В день его отъезда пришло известие из Шанхая от Меллера, что Осуда жив и отправлен домой, в Японию, как железнодорожник, пострадавший при исполнении долга. Это было хорошей вестью. Меллер писал еще, что начинались бои и в самом Шанхае. Нападение японцев во многом повторяло их действия в январе 1932 года. Тогда они выступили глубокой ночью, и адмирал Шиозава заявил иностранным корреспондентам, что Чапей будет взят через несколько часов. В бой тогда вошла японская морская пехота, впереди которой с факелами в руках двигались добровольцы из местных японских жителей. Той же ночью японцы бегом вернулись обратно.
