— Как тебя зовут? — спрашиваю я мальчика.
— Билли.
— Передай ей, Билли, что мне очень, очень жаль.
Харли читает записку и говорит, что они дождутся денег из «Фултон-террас», когда рак на горе свистнет. Он говорит, что не понимает таких людей: «Живут, будто все им обязаны». Потом спрашивает у меня, куда они уезжают. Понятия не имею, куда они уезжают. Может быть, возвращаются в Миннесоту. Откуда мне знать? Но все же не думаю, чтобы в Миннесоту. Наверно, попытают счастья где-нибудь еще.
Конни Нова и Коротышка сидят в шезлонгах на своих обычных местах, по разные стороны бассейна. Время от времени поглядывают на мальчиков Холитца, которые носят вещи в машину. Потом появляется и сам Холитц, через руку у него перекинута какая-то одежда. Конни Нова и Коротышка приветственно кричат и машут руками. Холитц смотрит на них так, будто видит впервые. Но потом поднимает свободную руку. Просто поднимает. Они машут ему. И Холитц начинает махать рукой. Они уже перестали давно, а он все машет и машет. Бетти спускается вниз и берет его за руку. Она не машет. Она даже не глядит на этих людей. Она что-то говорит Холитцу, и тот идет к машине. Конни Нова откидывается в шезлонге и тянется к своему приемничку. Коротышка еще какое-то время держит в руках темные очки и смотрит на Холитца и Бетти. Затем надевает очки и, устроившись поудобнее, возвращается к прерванному занятию — копчению своего немолодого дряблого тела.
Наконец они погрузились и готовы к отъезду. Мальчики сидят на заднем сиденье. Холитц — за рулем, Бетти — справа от него. Точно так же, как они сидели, когда приехали.
— Что ты там разглядываешь? — спрашивает Харли.
Он отдыхает. Сидит в кресле и смотрит телевизор. И все же встает и подходит к окну.
— A-а, уезжают. Ни куда, ни зачем, конечно, не знают. Чокнутый он все-таки, этот швед.
Я наблюдаю, как они выезжают со стоянки и сворачивают на улочку, которая выведет их к шоссе. Затем снова смотрю на Харли. Он устраивается в своем кресле. В руках у него стаканчик мороженого, на голове — соломенная шляпа. Словно ничего не произошло и произойти не может.
— Харли!
Но он, конечно, не слышит меня. Я подхожу и становлюсь прямо перед его креслом. Он удивлен. Он не понимает, что все это значит. Он откидывается на спинку кресла и молча смотрит на меня.
Звонит телефон.
— Ты что, не слышишь? — говорит он.
Я не отвечаю. Не обязана.
— Ну и пусть звонит, — говорит он.
Я иду за шваброй, тряпками, мочалками и ведром. Телефон замолкает. Харли все так же сидит в кресле. Но телевизор он выключил. Я беру ключи, выхожу и поднимаюсь к квартире 17. Открываю дверь и через гостиную иду на кухню Холитцев — на их бывшую кухню.
Полки вытерты, раковина и шкафчики чистые. Неплохо. Кладу свои тряпки и мочалки на плиту и отправляюсь проверить ванную. Все в порядке, надо только помыть хорошенько. Затем открываю дверь в спальню, окна которой выходят на бассейн. Жалюзи подняты, белье с кроватей убрано. Полы сияют. «Спасибо», — говорю я вслух. Куда бы она ни уехала, я желаю ей счастья. «Счастливого пути, Бетти». Один из ящиков комода выдвинут, и я подхожу закрыть его. В дальнем углу ящика замечаю уздечку, которую он нес, когда приехал сюда. Должно быть, забыли в спешке. А может, и нет. Может, он специально ее оставил.
«Уздечка», — говорю я. Подношу ее к окну и рассматриваю на свету. Это не игрушка, а настоящая старая уздечка из потемневшей кожи. Я в таких вещах не особенно разбираюсь. Но знаю, что вот это — мундштук — вставляют лошади в рот. Его делают из железа. Поводья идут вверх, за голову, всадник держит их в руке и тянет то за один, то за другой: лошадь поворачивает. Очень просто. Мундштук тяжелый и холодный. Когда у тебя во рту такая штуковина, начинаешь быстро соображать. Как почувствуешь, что тянут, значит, пора. Значит, куда-то едешь.
