— Башкаринские, с медного заводу. Облаву казаки делали. Похватали рабочий народ, в Собольск погнали. А дорогой вон какое дело изделали.
— Всех убили?
— До единого. Баба одна была, мальчишка при ней лет шестнадцати. А женщина пожилая, в годах. Увидела, как казак плетью по глазам того парнишку порет, кинулась защищать, обняла, к себе жмет: «Что делаешь, злодей? Подростка хоть не трогай!» У самой в руке камень, где-то подобрала. Руку уж подняла, в казака кидать. Не успела: выхватил тот шашку, махнул слева направо, так и снял голову с шеи. Вместе и пали в шахту, в обнимку, парнишка тот и женщина та… Вовек мне теперь не забыть…
— Господи! — шепотом выдохнула горничная Рая и, мелко крестясь, накинула платок на голову, побежала на кухню.
Филя поглядел ей вслед, но едва ли увидел, продолжал рассказывать:
— Порешили всех и приборку делать стали: в шахту кидать тех, кого Митька наш из нагана убил. Потом ускакали к нам сюда. А я, таясь, пошел на покос к балагану. Как ночь вытерпел — не знаю. Все мертвяки в глазах. А на мельню идти боюсь — вдруг узнают казаки, что я ихнюю расправу видел — порешат.
Он покосился на господский дом. На балконе стоял Сергей Никодимович. Солнце слепило его, он приложил руку к бровям и тревожно рассматривал тех, кто собрался у конюшни.
— Хозяин глядит, — сказал Филя. — Расходитесь помалу, ребята!
Люди разошлись. Медленно, как бы нехотя, то и дело оглядываясь на балкон.
Андрюша пошел к купальне, но купаться не стал. Он сидел на подмостках, спустив ноги в прохладную воду, и все думал: «Неужто правда?»
«Врет Филька! — успокаивал себя Андрюша. — Не было ничего такого. Это ж такое страшное! Не мог он так сделать, не посмел…» О купанье забыл. Теребил бахрому у полотенца и все думал: было или нет то, о чем рассказывал конюх. Решил сходить к шахте и посмотреть, как там и что там.
Шахту отыскал быстро — две версты по дороге на Тургоныш, потом налево через поляну. Что-то здесь все-таки происходило: крепко помятая трава до сих пор не выпрямилась. Бурые пятна на крупных листьях папоротника — неужели кровь? Поломанные кусты. Подле одного валялся совсем новый сапог с грязным голенищем. Андрей смотрел на него со страхом, в голове билась мысль: неужели правда? Не врал Филька?
Ему стало совсем жутко, когда увидел, что березовые жерди, перекрывавшие вход в шахту, были сняты и отброшены в сторону. Зловеще зияла черная впадина. Куст шиповника, что рос на самом борту шахты, был надломлен под самый корень и висел над шахтой, словно заглядывал в темноту. Андрей внутренне содрогнулся, представив, как падают в шахту люди, как скользят их руки по игольчатому стволу деревца, как впиваются в ладони шипы.
И все же ему очень хотелось убедить себя, что рассказ Фили — вранье. Он пересилил страх, подошел к самой шахте. Взялся за ободранный и потому уже не колючий ствол шиповника и заглянул вниз. А оттуда, из глубины, черной и непроглядной, внезапно выплыл протяжный и долгий стон, скорее похожий на вой. Показалось: что-то огромное и черное далеко внизу зашевелилось и поднимается вверх вслед за стоном.
Андрей ахнул и отпрянул в сторону. Он бежал на мельницу, не видя дороги, как в темноте. И только в конце пути как бы посветлело, и он заметил отца, все еще сидевшего в качалке на балконе. Изо всех сил устремился к нему. И казалось ему, что отец — единственный человек, который еще может помочь тем стонущим в шахте людям.
Сергей Никодимович тоже заметил сына. Нервно вскочил, оттолкнул качалку, вцепился в перила. Захлебываясь, закричал:
— Что? Что еще? Боже мой, что еще случилось? Вы сведете меня в могилу.
Андрюша неудержимо бежал к нему. Ворвался а дом, оттолкнул горничную Раю, по крутейшей лестнице вскарабкался на балкон и уткнулся отцу в грудь:
— Они живые! Там стонут!
— Что? Где — там?
— Там, в шахте. Они живые. Я слышал.
Молчание. Взволнованное дыхание отца. Запах бриллиантина и табака. И потом явственный вздох облегчения: Отец крепко прижал Андрюшину голову к себе. Резала губу пуговица жилета. Андрей затихал, всхлипывая, исчезала дрожь.
— А зачем кричать? — Отец отстранил Андрея. — Что за истерика? Ты уже большой. Надо быть сдержанней.
