Да какое ей дело до солнца южной Франции! Провались оно, в самом деле! Если этот тип не займется наконец делом, солнце ее страсти провалится в черную дыру неудовлетворенности.
Влажный от краски, прохладный кончик узкой кисти коснулся соска. Еще и еще раз. Рука, словно прикованная к своему месту под грудью, беспомощно дернулась. Негодяй сводил ее с ума, доводил до белого каления!
Дункан сел на пятки, чтобы полюбоваться результатом. С минуту он задумчиво похлопывал ручкой кисти по подбородку, потом заявил: «Двух солнц не бывает!» — и посмотрел на пока еще чистую кожу правой груди.
Вот и хорошо, что не бывает. Наконец-то он спустится с небес на землю.
— Зато есть облака, — сообщил Дункан ехидно и снова взялся смешивать краски, теперь уже белую, синюю и самую малость черной.
Кисть опять задвигалась вокруг груди, уже в более стремительном темпе.
— Небо представляет собой необъятный простор, — заметил он, покрывая ареал под грудями широкими мазками насыщенно-голубого. — А под небом чего только не растет!
Пупок стал центром подсолнуха — большого, безумно яркого вангоговского подсолнуха, немного перекошенного от постоянного хихиканья Алекс. Когда стебель потянулся вниз, к треугольнику волос, смешки прекратились и дыхание стеснилось, а все эмоции сфокусировались на еще не тронутом кистью «холсте» между ног.
— Ну вот! — оживленно заявил Дункан, убирая кисть в карман. — Шедевр закончен, можно почить на лаврах.
Алекс ахнула, от возмущения не находя слов. Как? Он затеял все, чтобы бросить ее вот так, с призывно раздвинутыми ногами, в виде сексуально неудовлетворенного подсолнуха? Только ради подражания Ван Гогу? Негодяй, подлец, мерзавец!!!
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой взвинченной, такой откровенно похотливой, такой… такой невостребованной.
А негодяй обратил к ней взгляд, полный нечестивого торжества. О, он все знал! Он знал, каково ей сейчас, потому что — извращенец эдакий! — отчасти разделял с ней муки неудовлетворенности.
Не сводя с нее глаз, Дункан вытянул из кармана еще одну чистую кисть, шелковистого черного волоса. Алекс ждала, уже ни во что не веря, не осмеливаясь даже надеяться. Он обмакнул кисть в ее жар, в ее влагу и провел вверх, до самого пульсирующего бугорка.
Тут уж ничто на свете не заставило бы ее оставаться в пресловутой полной неподвижности. Когда кисть заходила между ног, она задвигалась в такт, навстречу каждому движению. Все нервные окончания, каждая унция чувственности — все сосредоточилось в одной части тела. Хотелось, чтобы так длилось бесконечно.
— Потерпи…
Как будто такое возможно!
— Попробуй не шевелиться…
Она не послушалась бы даже под угрозой смерти! Уже насквозь влажная, кисть двигалась то взад-вперед, то кругами. Бедра уже не качались в такт, а неистово дергались, так что Дункан раскрасил бы весь низ живота, не будь его теперешняя «краска» бесцветной.
— Хм… — сказал он, созерцая влажное пятно. — Когда я рисую, то держу под рукой мокрую тряпку, на случай ошибки. — Он пожал плечами. — Тряпки у меня сейчас нет, но что-то делать надо…
Он наклонился и слизнул влагу.
— Да! О да! — крикнула Алекс, когда язык прошелся вниз по животу.
Он уже не дразнил ее и не мучил. Она поняла это по тому, как крепко Дункан стиснул ей бедра, удерживая от рывков, когда добрался, наконец туда, куда она его так долго мысленно подталкивала. Его язык заполнил влажную горячую пустоту, где так долго гнездилась мучительная потребность, заставив буквально оторваться от земли, вернее, от «ложа», когда тело сотряс опустошающий оргазм. Он упивался ее содроганиями, он выпил ее до дна, и она рухнула навзничь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег могучей волной прибоя. Тогда он отпустил ее, выхватил бумажник и сунул пальцы в боковой отдел, нашаривая презерватив.
Пока Алекс пребывала в объятиях своей личной эйфории, Дункан стянул брюки и опустился на колени между ее бессильно разбросанными ногами. Снова он крепко взял ее за бедра, приподнял и придвинул ближе. Заполняя ее, он потерся изнутри о магическое местечко, которое еще дышало, еще пульсировало после недавнего оргазма. Она качнулась навстречу ему, и точно так же качнулись небеса, солнце, облака и перекошенный вангоговский подсолнух. А потом все заходило ходуном, словно порывистый ветер обрушился на созданный Дунканом сумасшедший пейзаж. Он бушевал и безумствовал, пока их собственное безумие не достигло пика, пока Дункан не рухнул на Алекс со сдавленным возгласом наслаждения.
