Алекс так прониклась данной мыслью, что содрогнулась от испуга и волнения. Ноздрей коснулся аромат восточных курений, ушей — длинных одежд ее повелителя. Каждая нервная клетка напряглась, по коже побежали мурашки от сознания, что он имеет право делать с ней все, что захочет. Ее дело — подчиняться.
Прошла минута, другая. Воздух словно сгустился рядом, выдавая чье-то близкое присутствие. Кто-то вторгся в ее личное пространство, но она не смела открыть глаза и посмотреть, что происходит.
Аромат курений отдалился, сменился иным… более острым… знакомым…
Прежде чем Алекс нашла название новому запаху, что-то непостижимое прикоснулось к округлости груди над соском.
Никогда она не испытывала ничего подобного и едва не раскрыла глаза во всю их ширь, но вспомнила, что нельзя, и лишь плотнее сжала веки. Ощущение повторилось. Касание, одновременно легкое и грубоватое, словно кто-то осторожно дотронулся до нее мозолистым кончиком пальца. Дотронулся и оставил на коже каплю лосьона или, может быть, массажного масла, поначалу прохладного, но быстро согретого жаром ее тела.
Запах теперь сильнее… словно хлеб обмакнули в оливковое масло.
Не в силах больше оставаться в неведении, Алекс открыла глаза… и разинула рот. Перед диваном на корточках сидел Дункан с широкой, собольего меха кистью и раскрашивал ей грудь в ярко-желтый цвет!
— Что тебе в голову взбрело?!
Он только ухмыльнулся, как сексуальный маньяк и хулиган, который и не думает скрывать свои наклонности.
— Я же сказал, что хочу рисовать тебя.
— Но не разрисовывать же! Я думала, речь пойдет о нормальной картине!
— У меня кончились холсты.
И он продолжал раскрашивать грудь. Круговые движения кисти по распаленной коже действовали опьяняюще. Алекс покачала головой, припомнив день, когда они познакомились:
— Ты так и норовишь измарать что-нибудь приличное!
— Ну, знаешь! — Дункан посмотрел с театральным негодованием. — По-твоему, я «мараю»? Это искусство! Я — новый Ван Гог, создаю шедевр под названием «Александра Форрест». И прекрати, наконец шевелиться!
— Я почти и не шевелюсь!
Конечно, можно дать ему пощечину, в спешке нацепить одежду и бежать без оглядки. А потом жалеть. Процесс превращения тела в шедевр импрессионизма заводил не хуже любовной игры. Алекс предпочла вернуться к полной неподвижности.
— Интересный у тебя стиль, — заметила она. — По-моему, он заключается в непрерывной работе кистью.
В самом деле, кисть ни на минуту не останавливалась, она взлетала, ныряла, щекотала, освежала, но все время возбуждала в своем неумолимом приближении к соску, бессовестно красному на ярко-желтом фоне. Мазки были не просто хаотические — Дункан превращал ее левую грудь в солнце в стиле импрессионизма.
— А тебе известно, что Ван Гог помешался на своем занятии? — вдруг спросил он.
— Да, я слышала.
— За последние несколько месяцев написал почти восемьдесят полотен — бывало, по картине в день. — Дункан усмехнулся. — Такой род творческого процесса как раз по мне: писать и писать, пока картина не будет закончена.
Желтое солнце с красным ядром резко качнулось, когда до Алекс дошел смысл его заявления. Раз так, пусть действует быстро, пусть без затей сразу движется к развязке! Солнышек на сегодня хватит. Есть еще деревья, цветы и прочее, а между тем одна конкретная часть ее тела ждет, когда ей уделят внимание!
— Послушай… а насколько быстро ты рисуешь?
— Небрежность не в моем характере. В первую очередь — внимание к деталям, — ответил Дункан невозмутимо, словно не замечая ее состояния.
Но как он мог не замечать? Нужно тогда оглохнуть и ослепнуть!
— Возьмем, к примеру, эту часть моего шедевра…
Он достал из кармана чистую кисть и пощекотал сосок. Алекс почувствовала такое острое ощущение, что прикусила губу, чтобы не вскрикнуть.
— Полная неподвижность, — напомнил Дункан с нажимом и проделал свой фокус еще и еще раз.
— Ты мне за все заплатишь!.. — пригрозила она сквозь стиснутые зубы.
Нет, правда, она придумает что-нибудь демоническое, такое мощное, что когда он закончит свой шедевр, то будет не в состоянии ходить!
— С удовольствием, — усмехнулся Дункан, нимало не устрашенный угрозой. — Так, что же дальше, что же дальше… карминно-красный, думаю, пойдет… в смеси с тускло-коричневым, с чем-нибудь вроде жженой умбры. Только так можно передать грозный жар солнца на юге Франции.
