Корди смолчал. Конюх заканчивал возню, и юноша то и дело поглядывал в его сторону.
— Хорошо поет белобрысый, — снова заговорил трактирщик. — Дочка мне прямо уши прожужжала: оставь его, уговори, чтоб еще у нас пожил. Людям нравится.
— Мне не нравятся его песни, — признался Корди.
— А людям нравятся…
Конюх вывел жеребца из сарая, служившего конюшней, и Корди отвернулся от бородача. Трактирщик глядел в сторону, разговор был окончен, гость уезжал. Тут в зале что-то со звоном брякнулось на пол, послышалось долгое металлическое дребезжание — должно быть, миска свалилась на пол и покатилась между столов… потом раздались торопливые шаги — кто-то спешил во двор. Хлопнула дверь — на пороге возник босой Ленлин. Поэт прижимал к груди лютню, которую не успел спрятать в чехол. Чехол, башмаки и мешок с пожитками болтались в другой руке. Блондин с укоризной глянул на Корди:
— Почему ушел? Что же ты меня не позвал?
Ленлин надул губы и, кажется, готов был расплакаться.
— Не хотел тебя будить, — сказал Корди, садясь в седло. — Ты спал очень сладко.
— Подожди, пожалуйста, — попросил поэт, опускаясь на крыльцо.
Корди без улыбки наблюдал, как спутник сперва запихивал лютню в чехол, потом обувался…
— А ты говорил, он сам по себе, — заметил хозяин.
— Да, — согласился Корди. Лошадь под ним нетерпеливо переступила. — Я так считаю.
— А я считаю иначе, — объявил поэт. Он вскинул лютню за плечо и притопнул ногами, проверяя, как сидят башмаки. — Ну, вперед! К новым победам, которые я непременно воспою в стихах!
Когда топот копыт и болтовня Ленлина стихли, конюх буркнул:
— А мне было в голову взбрело, что этот чернявый кошелек у певца стащил, да и спешит смыться. Белобрысому вчера шульдов накидали…
— Брось, — отмахнулся хозяин, — у чернявого мошна ломится, серебра полно у него. Стал бы он на шульды того балаболки зариться!
— А может, стал бы!
— Нет, врешь. Чернявый — не такой, я людей знаю. У него взгляд, понимаешь… словом, такие из-за медяков не станут мараться. Здесь в другом дело.
— В чем же? В чем дело-то?
— А мне откуда знать, — трактирщик пожал плечами и еще раз зевнул. — Может, оно и к лучшему, что белобрысый убрался, не будет мне дитя смущать. Хотя доход вчера был зна-а-ат-ный…
— Угу. Я пойду досыпать, а?
— Не пойдешь. Запрягай лошадь, я за пивом съезжу. Запас-то вчера, считай, прикончили.
* * *
Сперва Ленлин помалкивал, потом, когда они вышли за околицу и рассвет окрасил округу праздничными розовыми красками, поэт снова спросил:
— Почему ты хотел уйти без меня?
— Это вышло само собой. Ты спал, я отправился своей дорогой.
— И все-таки? Ты не хочешь, чтобы я был при тебе?
— При мне? — Корди в самом деле не хотелось, чтобы кто-то был при нем, он привык к одиночеству, вот разве что немного скучал по старику, но тот перестал приходить в снах — значит, Корди мог обойтись без него.
— Ну, хорошо, — примирительно кивнул Ленлин, — не при тебе. Ты не хочешь, чтобы я был поблизости?
— Откровенно сказать, мне все равно. Лишь бы ты не мешал.
— А я не мешал! Я пел, всем нравилось! И вот сейчас — долгая дорога, и вместе веселей, потому что есть с кем словом перемолвиться, тебе не скучно, не одиноко!..
— Мне и одному не скуч…
Но поэт не слушал:
— И вообще, это даже не для нас с тобой, а для искусства! Для поэзии! Ты совершишь великие подвиги, а я напишу правдивую историю в стихах!
— Правдивую? — Корди уже понял, что болтливый спутник не даст ему вставить больше одного слова.
— Правдивую! И даже лучше.
— Угу.
— В конце концов, — добавил Ленлин, — когда мы вместе, тебе есть кому доверить посторожить лошадь… ну, там, куда ты попадешь. Кстати, а куда мы идем?
— Не знаю. На юг. Дорога идет на юг.
Вокруг расстилались поля. Чувствовалось, что здесь давно царит мир, этот край давно не страдает от набегов, как восточное пограничье, где еще не стерлась память о соседстве с Лордом Тьмы Кордейлом. Дальше к югу лежали владения Алхоя Прекрасного Принца, но тот считался самым безобидным среди Шестерых… если, конечно, не считать Уйгора Темного. Об Уйгоре никто ничего не мог сказать наверняка… даже насколько опасен самый таинственный из Лордов — и этого не знал никто в Круге. За любым злодейством мог стоять Уйгор, но доказать этого не удавалось ни разу.
