— Нам следует больше написать про Бароду. Ведь именно здесь ты будешь искать себе новое место. Синдх — далеко.
— Но я уже все рассказал вам про мое время здесь.
— Ты умолчал о Кундалини.
— Специально.
— Это ненужный стыд, поверь мне. Все в городе знают, что если у ангреци нет жены, он берет конкубину, у каждого из них есть бубу. Итак, ты раздобыл для хозяина любовницу.
— Откуда это вам известно?
— В те уголки, куда не попадает солнце, дозволено заглядывать поэту. И ты хочешь что-то скрыть от меня?
— Нет, все было иначе.
— Разумеется, поэтому я хочу записать историю. Ты становишься особенным человеком. Она приукрасит тебя, я убежден в этом, даже не зная ее.
— Нет. Не обязательно.
— Я тебе уже неоднократно обещал, что не буду записывать то, что не говорит в твою пользу.
— Об этом лучше и не говорить.
— Ты не только упрям…
— Я не обязан обо всем рассказывать.
— Ты еще пытаешься оправдать свою твердолобость.
— Я не хочу сегодня ничего рассказывать. Я пойду.
— Без моего согласия…
— Ао-джо. Увидимся завтра.
— Ты глупец. Я — единственный, кто может тебе помочь замаскировать твою глупость. Слышишь, ты, глупец!
12. С ПОЛУМЕСЯЦЕМ НА ЛБУ
И вдруг она появилась. Он не был к ней готов. Самое первое, что он увидел — бухта обнаженной спины. Устье затылка. Над кромкой сари — светло-коричневая дупатта. Сари было синим, как глубокая вода. Она сидела в саду, на табурете, который, если он не ошибался, принесли из кухни. Он видел затылок, шею, вертикально поделенную канатом сплетенных волос, усыпанных красными шелковыми нитями. Тонкая цепочка свисала золотом над шейным позвонком, словно подвешенная мысль. Она не двигалась, и он, стоящий у окна, недвижно наблюдал за ней. Конечно же, Наукарам не оставит ее в доме — кем бы она ни была, сестрой, быть может, или возлюбленной, нет-нет, это совершенно невероятно — не спросив на то его разрешения. Концы волос касались травы. О, эти волосы, черны как блестящий уголь, когда свисают вот так неподвижно, как он им завидовал. Светлые волосы — недоразумение природы, результат необдуманной тяги к разнообразию. Блузка более светлой синевы, как морская вода у побережья. Там, где кончались рукава, слегка намечались мускулы. Но, может, он ошибался, может, это рукава были слишком узки. На запястье висели серебряные браслеты. В дверь постучали. Оторвавшись от окна, он сел за письменный стол и лишь потом разрешил Наукараму войти. Сахиб, я хотел бы вам кого-то представить, простите за беспокойство, это гость. По какому он делу, Наукарам? Познакомиться, сахиб, никакого дела, вы не будете сожалеть, поверьте мне.
Он сразу заметил бинди на ее лбу, точка оттенка одежды, густого синего цвета. Лицо было темное и узкое. Наукарам представил ее по-английски и принялся ее расхваливать, словно хотел продать. Ситуация была неприятной и одновременно волнующей. Вдруг ее нижняя губа скользнула по верхним губам, и моментально вернулась обратно, так быстро, что он не был уверен, действительно ли это видел. Он задал ей несколько вежливых вопросов, и лишь несколько ответов спустя она подняла голову. Во взгляде подобострастия было меньше, чем в положении ее тела, глаза, черные в белом, как оникс, вправленный в каджал. Один лишь недостаток имело ее совершенное лицо: высоко на лбу, рядом с кромкой волос, загибался шрамик, как нарождающаяся луна. Он не понимал, что говорил Наукарам, он перестал слушать, лишь кивнул однажды, когда она отвернулась и вышла вслед за Наукарамом. Уходя, подарила улыбку, маленькую, как загнутый уголок страницы в книге. Наукарам тотчас же вернулся.
— Наукарам, что это такое?
— Мне показалось, вы тоскуете по женскому обществу.
— И ты решил, что я не в состоянии об этом сам позаботиться?
— Вы так сильно заняты, зачем вам обременять себя еще и этим?
— Так-так.
— Она вам не понравилась?
— Она изумительна. И кроме того, ты прав, как бы я сам нашел женщину?
— Быть может, вам захочется посмотреть несколько дней, доставляет ли вам радость ее общество.
— Я не привык к таким сделкам.
— Вы не должны ни о чем беспокоится, сахиб. Я возьму на себя все то, что вам может показаться неудобным. Вам нужно лишь наслаждаться.
