Собирал человек слова… - страница 62

, спустить никак нельзя. Скоро Даль убедился, что начальство действует и дело так не кончится.

Журнал с крамольным рассказом передали царю. Брызгая чернилами, царь начертал через всю страницу: «Сделать автору выговор, тем более что он служит».

Министр, неприятно улыбаясь, развел руками:

— Выбирайте, милостивый государь: писать — так не служить, служить — так не писать.

Даль сказал:

— Я уже сообщил редакторам журналов, что впредь писать не намерен, и просил исключить мое имя из списка сотрудников. Однако служить далее в столице мне бы не хотелось. Мог бы я просить, ваше сиятельство, перевести меня на Волгу, на Украйну, в Москву, на худой конец?

Министр замялся:

— Жаль вас отпускать…

И отпустил. На Волгу. В Нижний Новгород.

Серебряные кубки на полках тяжелы. Если даже решительным шагом проходишь мимо, не вздрагивают, не дребезжат, — стоят недвижимо.

…Ветер врывается в окна пустой квартиры, гоняет по полу клочки бумаги, бечевки. Вещи увязали, снесли вниз — на подводы.

Возчики кряхтели, стаскивая тяжелые узлы с высоты девяноста ступеней.

Посреди комнаты сидит на простом табурете Пирогов, пыхает дешевой сигаркой. Рассказывает: возвратившись с кавказского театра войны, он докладывал министру о первых опытах применения наркоза на поле сражения; вместо благодарности получил выговор — не в том мундире явился на доклад.

Лицо у Пирогова желтое, нездоровое; морщины глубоки и резки. Он устал. Его травят. Булгарин помещает о нем гнусные фельетоны в своей газетке. Булгарину мало литераторов, он полез со своим продажным пером в анатомию и хирургию.

Даль обнимает Пирогова за плечи:

— И для тебя вреден север. Совсем опостылеет, невтерпеж станет, — приезжай. Отдохнешь.

Пирогов вдруг вскакивает, сует в карман сюртука недокуренную, потухшую сигарку.

— Некогда, Даль, некогда. Холера. Трупы вскрываю сотнями. Множество интереснейших наблюдений. Жив останусь, — кончу книгу о холере, пришлю.

Страшная болезнь надолго задержалась в России, то затихая, то вновь усиливаясь. Экипаж Даля часто обгоняет черные дроги, на которых стоят некрашеные гробы. Так Петербург провожает Даля.

На первой же станции встречают кибитку — жандармский офицер везет какого-то несчастного в ссылку. Даль спрашивает у офицера за что.

Жандарм бодро рапортует:

— В точности не могу доложить вашему превосходительству, но, кажется, худо отозвался насчет холеры.

Бежать надо. Подальше бежать.

Странные истории случались с Далем. Тихий человек. Благонамеренный. Исполнительный. Однако в ящике для старой обуви у него находят сатирические стихи. Пустяковые сказки, наполненные пословицами и прибаутками, заставляют вспомнить Сенатскую площадь, 14 декабря. А одно словцо в рассказе вызывает гнев цензурного комитета и неудовольствие самого царя.

Конечно, к печатному слову относились с большим подозрением. Вычитывали крамолу там, где ее нет в помине. Но возможно, и Даль не был таким благонамеренным, каким казался?

Слишком много совпадений!

Его считали исполнительнейшим чиновником, называли «пунктуальным немцем», ему поручали составление важнейших государственных документов. А он в отчаянии писал друзьям, что служит впустую, что кругом ложь, лицемерие, крючкотворство, что дела делаются лишь в проектах и отчетах. Есть люди, которые очень осторожны в беседе, но на бумаге проговариваются.

Даль просит у смотрителя чернил, надо написать друзьям с дороги. Каждое письмо он начинает или кончает пословицей:

«Времена шатки — береги шапки».

В каменных корпусах гостиного двора торговали сразу две с половиной тысячи лавок. А вокруг, на огромной площади, жались друг к другу еще многие тысячи деревянных строений, и сбитых основательно и наскоро сколоченных, — лавки, лавчонки, склады, сараи, веселые балаганы, оклеенные цветными афишами.

Проходы, проезды, галереи, проулки — все заполнено народом. Армяки, поддевки, мундиры, кафтаны, сермяги, сарафаны, накидки, пестрые шали, платки, картузы, шляпы прямые и бурлацкие — с круглым верхом, и ямские — приплюснутые, с загнутыми круто полями, и красные колпаки скоморохов. Тут же черные черкески с газырями и курчавые папахи кавказцев, желтые рубахи цыган, синие халаты китайцев, удивляющих длинной, туго заплетенной косою, и белые чалмы восточных купцов, похожие на огромные кочаны.