Оренбургская укрепленная линия изогнулась двумя верблюжьими горбами, обращенными на северо-запад. Служебные дела гонят Даля по линии. Он трясется в кибитке или покачивается верхом и думает о романе, который не получается. Он едет своей дорогой. Роман не получается, однако получается новый интересный писатель В. Даль (Казак Луганский).
Сам он об этом, конечно, не знает. Нового Даля разглядит и оценит Белинский. Он прочтет рассказы Даля об уральских казаках и российских крестьянах, об украинцах, молдаванах, болгарах, цыганах — обрадуется: как хорошо, что Казак Луганский не ищет занимательных сюжетов, которые ему не удаются, а сообщает добросовестно свои наблюдения. В рассказах Даля горбятся серые избы, скрипят пахнущие дегтем мужицкие телеги, дымятся короткие солдатские трубки; над лугами, подернутыми золотым облаком одуванчиков и куриной слепоты, плывут девичьи песни. Взгляд Даля точен и меток, ни одна подробность не ускользает от него, созданные им картины поражают достоверностью, он знает о жизни народа куда больше, чем читающая публика. Тульский мужик у Даля не похож на курского: он и держится, и одет, и говорит иначе, и верит в другие приметы. Молдаванские бояре в шапках с пивной котел по воскресеньям катаются в дрожках, а кучера носят яркие цветные шубы с кистями. Бродячий кузнец-цыган в драной рубахе, подпоясанной широким ремнем, украшенным медными бляхами и пуговицами, носит в мешке за спиною маленький молот, мехи и наковаленку. Украинские дивчины и парубки отплясывают на вечеринках под веселые звуки скрипицы и сопелки. Красавица болгарка спешит по тропе среди краснеющих виноградников и, держа в руке небольшое веретено, прядет на ходу шерсть. Белинский будет читать и похваливать Даля — Казак Луганский открывает дивные и точные частности большой народной жизни, о которой читатели так мало знают. Казак Луганский нашел свой путь в литературе.
А Даль едет по линии, дела службы его гонят, а может, не дает ему покоя таинственная сила талисмана, тепло и тяжесть пушкинского перстня — хочется писать!
Двумя желтыми верблюжьими горбами изогнулась на карте Оренбургская линия. Горбы обращены на северо-запад, а на юг и восток от линии тянется неведомо куда плоская степь, и живет в ней незнакомый народ, о котором еще никто не успел рассказать. Даль много расскажет и о том, что к северу и к западу, и о том, что к югу и к востоку, а пока едет своей дорогой, не прямой, изогнутой, но едет правильно, потому что где дорога, там и путь.
Степь называют на востоке сухим океаном. Лежит выжженная солнцем — ни конца ни края. И над нею такое же выжженное, выцветшее небо.
Даль нарисовал шутливую картинку, послал друзьям. Лист бумаги рассек линией пополам, снизу надписал «земля», сверху — «небо». «Вот вам вид нашей природы».
В степи, как в океане, — нет дорог. Хочешь — прямо езжай, хочешь — направо, хочешь — налево. Где удача ждет, а где — беда, неведомо. Ни путей, ни распутий.
Но степной человек, казах, по приметам, ему одному заметным, находит в бескрайнем просторе свою дорогу. Не задумываясь, гонит коня все прямо, прямо, день гонит, два, неделю, и — как по струнке — точно выезжает в нужное место. А может, и нету никаких примет: просто плывет казах в степи, как птица перелетная в небе, как рыба в океане.
Казах слит с конем. Малым ребенком приученный к верховой езде, казах в седле куда уверенней, чем на своих двоих. На скачках, припав к жесткой, взбитой ветром гриве, он легко проходит версту за полторы минуты. В далеких поездках покрывает за сутки сто и полтораста верст.
Даль любит неторопливую езду. Покачиваясь в седле взад и вперед, лениво помахивая нагайкой, спутник-казах тянет долгую песню. Даль слушает. Про что песня? Про то, что вокруг. Зорким взглядом схватывает степной человек беркута, неподвижно повисшего в небе, и темную цепочку верблюдов далеко, у самого горизонта, и змею, проблеснувшую в серой траве, и черный скрюченный куст, — и все, что видит, тотчас переливает в песню. Даль видит и слышит, как рождается песня.
Даль изъездил степи вдоль и поперек. Передвигался верхом и в повозке, простой, зато надежной — такая не опрокинется, не поломается на бездорожье. Всюду подобную повозку именовали тарантасом, но в Оренбурге почему-то — «карандасом». Протяженность служебных командировок Даля — тысячи верст. На западе большие расстояния понимаются и ощущаются иначе, чем на востоке. На западе люди живут тесно: много городов — пути короче. Расстояние, которое покрывал казах, направляясь к соседям в гости, человеку, жившему где-нибудь в Курске или Туле, представлялось серьезнейшим путешествием: подчас за всю жизнь его так и не удавалось совершить. В среднем каждая командировка Даля — две с половиной тысячи верст. Это расстояние от Петербурга до Тифлиса. Но Далю мало. Он и летний отдых проводит в степи, на коне. Поездки опасны. Разные неожиданности прячутся в открытой степи. Куда держать путь, чтобы не потерять ни коня, ни одежду, самому не попасть в плен и не быть проданным в рабство? Две тысячи русских невольников томились в рабстве у хивинского хана.
