Собирал человек слова… - страница 34

У Даля Иван-сержант выводит войска на площадь перед царским дворцом, губернатора Чихиря убивает, Дадона с трона скидывает. Можно пожимать плечами — сказка. Но что-то очень похоже на правду — на 14 декабря 1825 года похоже. И когда черт, не выдержав солдатской и матросской службы, бросается в море вниз головой, и когда корыстного судью Шемяку производят за «подвиги» в воеводы — все это тоже очень похоже на правду.

А писать правду нельзя.

Дадоны, золотые кошели, и чихири, пяташные головы, считали правду в литературе не достоинством, а грехом, часто преступлением. Тогдашний военный министр, требуя, чтобы запретили какую-то книгу, заявил:

«Эта книга тем вреднее, что в ней каждая строчка — правда».

Даль, очень осторожный в разговоре, кое-где проговорился в сказках. Дадоны, чихири и шемяки оказались хитрее, чем он полагал: они заглядывали под маски ряженых, вычитывали в Далевых сказках не ложь, а намек.

Известный цензор того времени записал в дневнике: «Люди, близкие ко двору, нашли в сказках Луганского какой-то страшный умысел против верховной власти».

«Обиделись пяташные головы, обиделись и алтынные, оскорбились и такие головы, которым цена была целая гривна без вычета…» Так вспоминал Даль через много лет.

Но в тот злополучный осенний день 1832 года он сидел в комнате-одиночке при жандармской канцелярии и ждал.

Сколько он уже здесь? Семь часов? Восемь? Кажется, что восемь лет… За окном быстро синеет. Щелкает замок. Появляется рослый жандарм, зажигает свечу. И не взглянул на Даля: молча зашел и вышел, только замок щелкнул. Длинные косые тени на светлых стенах сперва расплывчаты, потом становятся чернее. Густой свет тихо покачивается вокруг свечи, как яичный желток. От тусклого света, от притаившейся в углах темноты Даля охватывает тревога.

Неужели снова — зеленое сукно, раздраженные судьи, тщательно выписанные ботфорты над их головами.

В кабинете по соседству статс-секретарь Мордвинов копается в бумагах Даля, придумывает для него кару. Без интереса листает тетрадки со словами. Можно, конечно, просто сослать, но можно и разжаловать. Статс-секретарь повеселел; даже голова прошла.

Поэт Жуковский, воспитатель наследника престола, выпросив аудиенцию, смиренно доказывает государю императору, что в Далевых сказках и не намеки вовсе, а ложь, безделица. Припоминает верную службу и боевые заслуги доктора Даля.

Царь, не поворачивая головы, косит глазом:

— Так это тот самый лекарь, который навел мост через Вислу?

Барабанит пальцами по столу. Может, простить лекаришку?.. Смилосердничать?..

Мост, год назад перекинутый через Вислу, мост, по которому шли войска к Варшаве, кажется, выведет Даля из жандармской канцелярии. Удивительный мост!

— На первый раз оставить без последствий. Но предупредить!..

Жуковский кланяется несколько раз подряд.

…Статс-секретарь Мордвинов надрывает пакет, читает присланный с нарочным приказ. Сердито сталкивает со стола на пол Далевы бумаги.

Щелкает замок. Даль стремительно поворачивается к двери. Огромная черная тень вползает на стену. «Выходите!» Куда? В крепость?

Везут домой в холодной, тряской карете. Можно вздохнуть украдкой. Жив доктор Даль. Жив Казак Луганский.

Терпи, казак, — атаман будешь.

^{>Держи тройку на вожжах; правь толком да сказку сказывай тихомолком, а то с тобой чтоб беды не нажить, чтоб сказкой твоей кого не зацепить.}

^{>Из сказки слово не выкидывается.}

^{>Поди, поди, берегися! Едет сказка тройкой — сторонися!}

^{>Сказка моя в доброго парня не метит, а недоброго не жаль, хоть и зацепит.}

^{>Гни сказку готовую, что дугу черемховую!}

^{>Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.}

^{>Не дочитав сказки, не кидай указки.}

Его волосы оказались много светлее, чем представлял Даль. Поражали глаза — большие, светлые на желтоватом и словно слегка подернутом серой пылью лице.

Пушкин сразу показался Далю очень русским — не африканцем. Может быть, оттого, что Даль привык не только рассматривать людей, но и слушать. У Пушкина был великолепный московский говор.