— Квислинг[9], — предположила матушка Ранди, которая в жизни своей не видела более уродливой картины.
— Нет.
— М-м, — сказала Бьорк, бросив быстрый взгляд на название в нижнем углу, — может, это господин Воллар?
— И да, и нет, — ответил Аскиль, поцеловав ее в щеку, — позвольте мне иначе сформулировать мой вопрос: кто там еще изображен, кроме Амбруаза Воллара? — Поскольку ни у кого из присутствующих не возникло никаких предположений, он продолжил: — Это же я, вы что, не видите?
Но никто этого не видел. Так уж получилось, что именно в голове Бьорк внезапно промелькнула ужасная мысль. Ибо не представляла ли эта репродукция на самом деле тот образ Аскиля, который она никак не могла собрать в единое целое, и, может быть, на самом деле в нем нет ничего цельного, а есть лишь странное скопление фрагментов и острых углов, о которые можно порезаться. Но она тотчас отмахнулась от неприятной мысли и сказала: «Что за глупости, Аскиль, ты вовсе не так стар и не так уродлив».
На лице Аскиля появилось обиженное выражение, и в ответ они услышали лишь одно: «Как же вы провинциальны!»
После того как семейство познакомилось с кубистическим периодом Пикассо, к меланхолическому аромату алкоголя и одеколона, окружавшему Аскиля, добавился терпкий оттенок — это был запах скипидара, который Аскиль разливал по маленьким металлическим баночкам, когда после работы и по воскресеньям, натянув холсты, принимался размахивать кистью. Он часто морщил лоб и громко ругался, потому что многое давалось ему с трудом, и поначалу Бьорк даже и не придавала никакого значения тому, что, когда она по вечерам одна отправлялась спать, Аскиль мог остаться в гостиной со своим холстом, кистью и запахом скипидара. И лишь когда она рано утром гладила его рубашки, окутанная парами алкоголя, одеколона и скипидара, она про себя отмечала, насколько этот запах отличается от того бархатистого аромата, который исходил от доктора Тура. Что-то в нем было непримиримое, упрямо отказывающееся принимать ее любовь. И когда она целовала его на прощание перед уходом на верфь, случалось, она думала: «Что происходит с нашей безмолвной тьмой, что происходит?» — но как только он со своей палкой исчезал вдали, все беспокойство пропадало.
Однажды ночью Бьорк проснулась в поту, потому что ей приснилось, что из ее пупка начал расти подсолнух. На следующее утро у нее разболелся живот, и, когда Аскиль ушел на верфь, Ранди позвонила доктору Хайнцу, который пришел и приложил свой хромированный стетоскоп к большому круглому животу Бьорк.
— Не беспокойтесь, — сказал он ободряющим тоном, заговорщически подмигнув Ранди, — пейте воду и спите как можно больше. До родов еще три недели.
Бьорк кивнула, потому что созерцание коричневого врачебного саквояжа всегда действовало на нее успокаивающе. Но тем не менее боли усилились, на лбу у нее выступил холодный пот, и ей пришлось улечься на диван. Когда вскоре после этого через открытое окно залетел воробей, который стал растерянно метаться по комнате, а потом ударился об окно и упал на диван, она не могла воспринять это иначе как знак. «Я сейчас рожу, — закричала она, — я сейчас рожу, и у меня газы в животе! Позвоните маме!»
Испуганная Ранди бросилась к телефону, чтобы снова вызвать Хайнца — но не мог же он все время бегать туда и обратно? «Если у девчонки газы, пошлите ее в уборную, — сказал он, не понимая, что еще можно предложить, — ей еще не пришло время рожать».
Таким образом, когда Аскиль вернулся с верфи, Бьорк сидела в уборной, обливаясь холодным потом, мучимая острой болью, отдающей в ноги. Во внутреннем кармане у Аскиля лежала скомканная репродукция «Скрипки» Пикассо, которую он тут же расстелил на обеденном столе. «Что еще за чушь?» — воскликнул он, когда ему сообщили, что Бьорк по предписанию доктора Хайнца сидит в уборной. Он стал звонить доктору, которому, честно говоря, уже несколько надоели все эти звонки. Доктор как раз ужинал, но, когда Аскиль повысил голос, он все-таки не стал спорить с будущим отцом и сказал: «Ладно, через час приеду».
Однако не прошло и часа, как страшная боль выдавила из легких Бьорк воздух, что-то в ней толкнулось, стремясь выйти на белый свет, и стало пробиваться наружу. Она хотела было встать и побежать назад в дом, но от резкой боли голова у нее закружилась, и в то время, как Круглая Башка в гостиной, разинув рот от изумления, наблюдал, как мертвая птица начала шевелиться — «Она взяла и улетела, — скажет он позже, — я сам видел!» — между ног Бьорк на белый свет явилось что-то бесформенное и, познакомившись с силой всемирного тяготения, полетело в зловонную смесь нечистот и химикатов. «Аскиль!» — заорала Бьорк, и тут стены повернулись — и перед ней возник Аскиль с безумным взглядом, он засунул руки в выгребную яму и начал там шуровать, так что вокруг него поднялась стена дерьма. В конце концов Аскиль ухватил что-то тонкое и длинное, очень похожее на пуповину, потянул за нее и с выражением лица, которое вполне могло бы быть у рыбака, поймавшего на крючок здоровенную треску, вытащил маленького ребеночка. «Мальчик! — закричал он, первым делом изучив половой орган маленького существа. — Это мальчик, черт возьми, какие мы молодцы!»
