Тогда я впервые думаю, что кто-то хочет навести на меня порчу. Подло. Через Искру, глупого, жадного Искру, который верит в эту чушь про кровную связь и то, что откровение можно купить!
«Кто тебе сказал про кровь?» — спрашиваю я.
«Сломанный Нож. Он помнит шаманов с Китовых Излучин…»
Сломанный Нож — родич Гнуса.
«Зови духов в полнолуние, Искра, — говорю я. — Зови духов, бей в бубен, пой и верь. Другого способа нет. Не пей зелий, которые тебе предложат, не ешь грибов, собранных не тобой, и забудь о крови, своей и чужой. Все это может погубить тебя, все это — злой обман, игры волков под холодными сполохами, опасный путь. Поверь мне».
Искра болезненно улыбается. Он мне не верит и завидует. Следующей луной его найдут окоченевшим у погасшего очага. Его собственная кровь красным льдом растечется вокруг. Рядом будет валяться пустая фляга, из которой я учую зеленый запах. Искру похоронят, как шамана — между холмами, поставив нарту для его последней дороги на четыре собачьих черепа — все поверят в его откровение перед смертью. Наверное, это осчастливит его неприкаянную душу.
А я буду думать, что его убили. Уговорили причинить себе смертельный вред, навели порчу не заклятиями, песней и бубном, а обычными лживыми человеческими словами. Может быть, даже получили за это связку дивных песцовых шкурок — кончики волосков тают в воздухе, как морозный туман — или мешочек золотых самородков…
Это я скажу Гнусу, когда увижу его в следующий раз.
В день больших гонок на собачьих упряжках, когда на Волчью Прогалину съезжаются все шаманы и богачи белых земель, я подхожу к Гнусу и говорю: «Кровавые следы ведут из опустевшей типи Искры к твоему дому. Как это вышло?» — а Гнус трясет бубном перед моим лицом, хохочет и выкрикивает, так что вокруг собираются люди: «Облако хочет меня опорочить! Такое оскорбление можно смыть только шаманским поединком! Будем проклинать друг друга до смерти, Облако — люди слышат, ты не можешь отказаться!»
Он убил двоих таким способом — но причиной их смерти был не шаманский поединок. Люди слишком легко верят в шаманские чары, я — дело другое. Многое можно понять, даже не читая следов. Один из его противников, молодой дуралей почти без силы, орал проклятия на морозе, глядя на молчаливо усмехающегося Гнуса — пока холод и вопли не прожгли ему грудь насквозь. Он умирал два дня, кашляя кровью — люди сказали, что духи Гнуса жрут его изнутри. Второй был старик с больной поясницей: Гнус плясал с бубном вокруг него — а ведь все знают, что порчу легче навести со спины… Старик кружился и вертелся до тех пор, пока не задохнулся и не упал; он вскоре умер, и люди сказали, что Гнус его съел… Нет, не шаманская сила, а чужая глупость и чужая немочь… и умные подлые приемы…
«Я не откажусь, — отвечаю я. — Только попросим духов назначить день. Коснись моего бубна, а я коснусь твоего — поглядим, куда приведет след».
Тогда он подозревает подвох. У него дергается щека — а надо мной мягко распахиваются черные крылья. Я глажу обод бубна и вижу душу Гнуса. Он силен, хитер, подл. Он может убить человека его собственными руками. Он знает много примет, разбирается в травах, мясе и камнях. Но в шаманский дар даже не верит всерьез.
«Кто позволит чужому трогать одухотворенный бубен?!» — бросает он, скривившись. Я слышу ложь в его тоне: дело не в бубне, таловом обруче, обтянутом кожей — дело в принципе.
«Я, — говорю я, пожимая плечами. — Если ручные волки шамана — его свита в нижнем мире — не защитят бубна от чужака, то как можно говорить о поединке?»
Нас уже слушают многие. Подходят новые. Смеются женщины. Кивают старики. Снежная Сова смотрит на нас с сияющей вершины своей мудрости, силы и славы, машет рукой: «Да, да. Загляните в глаза судьбе». Гнус недобро усмехается. Я дотрагиваюсь до меток, выжженных на ободе его бубна: это просто зарубки, сделанные раскаленным ножом. Гнус ни о чем не думал, когда царапал обод — вообще ни о чем.
А у Гнуса хватает ума коснуться знака Ворона. Священной метки моего старшего хранителя, того, кто и вправду пил мою кровь и клевал плоть, любимого сына Великого Духа, моего проводника, друга и наставника. Гнус свершает этот безумный поступок только потому, что совершенно не верит.
