— Как при импровизации нескольких музыкантов вместе, — определил Этто.
— Так и есть, — подтвердил румяный, — и во всем остальном тоже. Мы постоянно упражняемся, чтобы развивать самобытность каждого и выстраивать взаимодействие, при этом импровизацию не ограничивает ничто, кроме гармонии.
— Все это звучит замечательно, — решил Этто, — и все-таки что-то в этом не так. И я разберусь, что же здесь не так.
Однако пока что такой возможности ему не представилось, потому что проснулись остальные румяные люди, которые принялись протирать со сна глаза и держать совет, на что употребить остаток дня.
Поскольку их компания все еще не обращала на землян ровно никакого внимания, Этто спросил своего собеседника, в чем причина такой невежливости.
— На самом деле так выразилась предельная вежливость, — пояснил тот. — У нас каждый может делать, что захочет. Так что приглашать человека к чему-либо излишне, у нас это даже посчитали бы за давление. Раз вы, прибыв к нам, к нашей беседе не присоединились, хотя были совершенно вольны это сделать, нам пришлось предположить, что вас к этому не тянет. Поэтому мы и оставили вас в покое.
— Вы могли бы, — заметил Этто, — как минимум нас поприветствовать.
— И это тоже вышло бы невежливо, — возразил человек, — потому что было бы притворством. Мы ведь с вами незнакомы, и не могли знать, насколько вы нам рады. Мы хотели избавить вас от неловкости, вызванной притворством.
— Опять крайне логично, — с энтузиазмом сказал Аз, — хотя на этот раз, если я правильно понимаю, уже не тавтология.
— Все-таки получилась бы хоть какая-то любезность, — буркнул Этто, — и лично я ее не счел бы за притворство.
— Как пожелаете, — сказал румяный, — в следующий раз поприветствуем вас. Разве что вы убедитесь в преимуществах нашего образа жизни и тогда останетесь здесь жить навсегда.
— Это стало бы причиной, чтобы у вас, напротив, не задерживаться, — сказал Этто. — Мы пустились в путь, чтобы наладить мир в соответствии с эстетическими принципами. И если жизнь на этой звезде настолько совершенна, как вы ее изображаете, а это может быть лишь в случае, если она эстетически совершенна, то нам здесь нечем заняться. Чего ради нам тут еще останавливаться?
— Сначала познакомьтесь с нами получше, — предложил человек, — возможно, вы все-таки обнаружите какие-нибудь недостатки.
Румяная компания тем временем решила провести остаток дня в манере, уже знакомой обоим землянам.
— Хотелось бы познакомиться с какими-нибудь занятиями другого рода, — сказал Этто, — где это можно сделать?
— Я вас отведу, — вызвался румяный.
Трио немедленно отправилось в дорогу; помахивающий тросточкой Этто с румяным человеком ушагали вперед, в то время как Аз с тяжелым рюкзаком на спине вскоре отстал и, потея, плелся сзади. И только он собрался открыть левый глаз (просто чтобы не потерять из виду этих двоих), как, не успев еще закрыть правый, увидал им группу деревьев и несколько прыгающих под ними фигур.
— А недурно прыгают, — проворчал Аз. — Хотел бы я попрыгать не хуже их, да и свой рюкзак раз и навсегда задвинуть в угол.
Однако на сей раз он, подойдя достаточно близко к группе, отставил рюкзак всего лишь в тень стоящего немного в стороне дерева. Этто с румяным уже удобно там расположились. Аз устроился с ними и стал наблюдать за прыгающими под деревьями людьми.
— Со стороны выглядит, — сказал он, — словно они легкие, как перышки.
— Поистине поражает, — подтвердил Это, — но примечательнее всего то, как они вписывают в свое движение окружающую природу. Складывается впечатление, что деревья играют вместе с ними, и создается иллюзия, будто и они тоже движутся.
— То, что вы здесь видите, — сказал румяный, — это танец для тренировки нашего чувства композиции, а именно расположения людей в пространстве.
— Это одно из важнейших эстетических чувств, — вставил Этто, — и в то же время одно из наименее ценимых. Как часто мы обнаруживаем, что люди, вместо того чтобы выстраиваться в приятные глазу фигуры, образуют бессистемное скопище тел? Ведь мебель в квартирах те же люди расставляют в хорошо продуманном порядке, но сами расстанавливаются как попало.
