Стало совсем темно. Сеня, ждавший уже довольно долго, начал было беспокоиться, как снова услышал треск сухой хворостинки. Невольно он потянулся к ружью. Хруст повторился уже ближе, значительно правее того места, откуда должен был, по его мнению, показаться Федот.
«Неужели медведь?» — подумал он. В это время знакомое покашливанье показало юноше, что он ошибся.
— Сенька! — послышался из темноты голос Федота.
— Ну что? — спросил, успокоившись, юный охотник, когда старик был уже недалеко.
— Обманывать стал глухарь, как только я к нему подобрался, а там и вовсе замолчал. Я подождал, подождал и вижу — до утра петь не будет. Ну и пошел обратно… А ты сушняку-то не набрал для костра?
— Нет. Не догадался.
— Ну ничего. Соберем теперь. Не сидеть же всю ночь в темноте.
И оба, отставив ружья, начала собирать валежник и ломать нижние сухие ветви у сосен. Надрали для распалу коры с березки, и скоро вспыхнул огонек, сперва маленький, потом все больше и ярче. Охотники клали на него сухие прутики и снова бересту, пока пламя, треща и пожирая предлагаемую ему пищу, не обратилось в веселый костер, озарявший дрожащим светом окрестный вереск, пеньки, розоватые стволы, сучья и хвою прилегающих деревьев.
Натаскав затем про запас большую кучу валежника, охотники расселись у костра, невольно вглядываясь в яркое червонное золото обращавшихся в уголь веток и сучьев.
— С огнем всегда в лесу ночевать спокойнее. И зверь подойти близко не смеет, и на душе веселее, — произнес Федот.
— А без огня ночевать случалось?
— Случалось. В этих местах раз даже ночевал. Ливень меня с вечера в лесу застал — спички и промокла. Ну, я выбрал елку старую пораскидистее да под нижними сучьями и решил до рассвета укрыться. Спасибо, старые люди научили — перед тем как залезть под дерево, на ночлег у него попроситься сначала: «Матушка Ель, оборона от темной ночи!» Только я это сказал, а она в ответ уже скрипит, вроде как бы: «Иди!» Ну, я и залез… Под нижними ветвями, как в шатре: и не дует, и сухо, и мягко на хвое облетевшей лежать. Накрылся я с головою армячишком промокшим, пригрелся и задремал. И слышу, словно во сне, будто зовет кто поблизости: «Сучиха! Ползи к нам — шататься будем!» И кто-то совсем близко отвечает: «Мне нельзя: у меня гость». Так до утра потом спокойно и проспал.
— Кто же это говорил? — спросил Сеня.
— А кто ж его знает! Дерево говорило. Дерево, оно ведь тоже понимает. Не у нас с тобой только душа есть. Оно иной раз и защитить может. Дядя Левон мне вот рассказывал. Он в свое время по лесам много ночевывал. Спросил раз тоже как следует у елки и залег. Ночью, слышит, приходит кто-то и говорит: «У тебя чужой есть. Давай его сюда. Я его задавлю!» А с дерева другой голос отвечает: «Не дам. Он ко мне в гости пришел и честью просился». Тот, который задавить хотел, не отходит, ругается и под сучья, к дяде лезть хочет. Дядя — ни жив ни мертв. Слышит, вдруг с елки соскочил кто-то тяжелый, вроде не то собаки большой, не то медведя, и прямо на пришлого угодил, что озорничать собрался. И начали они тут бороться и по земле кататься. Фыркают, как коты, пыхтят и сопят… Потом чужому, верно, плохо пришлось. Вырвался он и прочь побежал, а другой к своему дереву подошел да как прыгнет, ровно кошка, на ствол сажени на полторы от земли и полез, слышно, кверху. А дядя до самого рассвета из-под елки вылезти не смел, чтобы не нарваться, грехом, на того, кто задавить его собирался. А как вылез утром, видит — мох примят и даже разворочен местами около елки… Здорово, верно, дрались, — закончил Федот свой рассказ, подбрасывая сухую ветку в костер.
Расправив затем свои рыжие усы и седеющую бороду, охотник потянулся к висевшей возле котомке, достал оттуда краюху хлеба, завязанную в тряпочку соль и несколько сваренных вкрутую яиц. Еда, как известно, помогает коротать скучные ночные часы.
Глядя на него, Сеня быстро достал свою сумку и вынул оттуда полную, красным сургучом запечатанную бутылку водки.
— Обещанное, — сказал он, протягивая бутылку Федоту. — За то, что на ток с собою взял, — прибавил он.
— Вот это хорошо, — одобрил старый охотник. — Оно, конечно, можно бы и без этого. Я тебя и так бы сводил… А водка все-таки дело доброе, — продолжал он, отковыривая ножом кусочки сургуча от горлышка и пробки.
