— Что ты видишь? — строго спросила она, держа правую руку на темени девочки.
— Со дна вышли какие-то маленькие, почитай прозрачные, не то жуки, не то пауки хвостатые и рвут на части творог.
— Так же и бесы разорвут твою душу на том свете, если ты на этом будешь с ними водиться.
— Моей не разорвут, — упрямо и убежденно сказала Ксения.
— Все вы так думаете: других разорвут, а меня не тронут. Смотри, Аксютка, не доведи себя до беды. И к чему тебе с ними спознаться хочется?
— Про отца и про мать узнать надо, — деловито отвечала девочка.
— Так это на кладбище узнавать надо.
— Была уже. Узнавала. Нет их там, — был тихий ответ.
— Так, может, на другом кладбище, или в лесу, или в реке, или при дороге где-нибудь зарыты… А может быть, и живы они, — возражала Праскуха.
— Нет, бабуся. Знает мое сердце, что не найду их среди живых людей и что на болото мне идти надо… Снится оно мне, — призналась Аксютка.
— Так вот ты какая бесстрашная, — только и могла ответить старуха.
— Совсем не бесстрашная. Я вот на это болото ночью никак не могу решиться пойти. Если туда с молитвою — ни один бес к тебе не выйдет, а если без молитвы да без заклятия пойдешь, так и назад можно не вернуться, — продолжала задумчиво Ксения. — Ты уж, бабуся, уважь, научи такому слову, чтобы не тронули. Ты, наверно, знаешь и поможешь; а то к Степке идти не хочется.
— Ох, милая моя, да откуда мне их знать-то?! Так, вроде молитвы что-то твержу, чтобы от них огородиться, когда ночью при болоте травы собираю. Лозовики эти самые близко, положим, не подходят. Издали кричат, ругаются, на смех меня, старую, подымают, а вплотную все-таки подойти не смеют. Да и перевертни не подходят. Знают, верно, что у меня при себе тирлич-трава да тоя есть, которыми нечистую силу отгоняют…
— Так что с тирличем да с тоей тронуть не могут? — спросила Ксанька.
— Вестимо, не могут. Если на тебе тирлич-трава зашита, особливо если в церкви освященная, да венок из тои на голове, да освященного мака с пригоршню в кармане, ни черти, ни упыри тронуть тебя не смеют. Сама только их с себя не снимай. Иной раз случается, нечистый таким раскрасавцем парнем явится, что только держись! И ласковые речи говорит, и жениться обещает, и всего только просит, чтобы венок с головы сняла. А чуть ты этот венок снимешь, он тебя и схватит, как кот мышку… Больно уж они, хвостатые, до девок охочи… Парням, тем легче. Иные, которые знают, как поступать надо, те сухи из воды и из болота выходят. В мое время даже такие бывали, что кумиться к болотным бесовкам в трясину лазили да еще подарки от них за то получали. Теперь, конечно, не то. Народ пошел неученый. Немного нас, знающих-то, осталось, — закончила старуха.
Девочка приняла все услышанное от Праскухи к сведению и решила при первом же удобном случае применить ее наставления на деле.
В числе обстоятельств, смущавших Аксюткину душу, был один тревожный и время от времени повторявшийся сон. Во время этого сна девочка представлялась сама себе сидящей на кочке среди незнакомого болота с опущенными в воду ногами и распущенными по нагим плечам и спине волосами. Иногда она расчесывала при этом мокрые косы роговым гребешком, совершенно не похожим на те, которые были у нее не действительной жизни. Но гребешок этот с наполовину обломанными зубьями казался ей во сне странно знакомым. Казалась ей знакомой и полная луна со всеми ее пятнышками, которого она наяву не только не интересовалась, но ее и не любила. Порой в этом сне девочка пела и кого-то ждала, посматривая на поросшую низкими редкими сосенками болотную равнину. И когда вдали, среди этих сосенок, показывалась в лунном сиянии приближавшаяся торопливыми шагами мужская фигура, сердце Аксютки начинало во сне сжиматься и биться. Она знала, что приближавшийся к ней человек, хотя и останавливается по временам, но все-таки должен прийти к ней и попытаться унести ее прочь из болота. И это доставляло ей не то страх, не то радость. В тоже время сонную душу девочки охватывало желание не только не быть унесенной этом мужчиной, но самой, охватив его крепко руками, затащить на вязкое дно болотного омута. И эта жажда борьбы, жажда помериться силой с мужчиной смущала душу Аксютки в тревожном, изредка повторявшемся сне.
