У Алекс и тогда была роскошная грудь, которая делала ее такой женственной. Ему нравилось сочетание пышного бюста с тонкой талией. Особенно когда на Алекс было что-то черное с глубоким вырезом…
— Так вот, я бы хотела, чтобы ты научил Куинни всему, что умеешь сам.
Алекс подалась вперед, обхватив колени. Когда она двигалась, на ней не было заметно ничего черного и кружевного, и Джеймс заинтересовался, есть ли у нее вообще что-нибудь под костюмом. Ему стало не по себе при мысли о наготе Алекс и…
— Так ты согласен?
Он снова взглянул на нее.
— Я?
— Ну да, ты согласен учить Куинни? — Алекс улыбнулась. — Она вбила себе в голову, что обязательно должна участвовать в соревнованиях на приз «Сосновых холмов». Это, кажется, в августе?
Джеймс насторожился.
— Я больше не даю уроков. Извини, Алекс, — он поднялся, — но в этом я тебе не помощник.
Лицо Алекс вытянулось. Отказ Джеймса прозвучал решительно. И тогда перед ее глазами предстала ужасная картина: дочь, вжавшаяся в стену конюшни, чтобы увернуться от взбесившейся лошади. Сердце Алекс сжалось. Ее дочь, ее единственное дитя зажато между жеребцом и стеной… Нет, она не вынесет этого. Алекс подняла на ноги всю округу, чтобы отыскать человека, способного предотвратить надвигающуюся трагедию.
Этим человеком был Джеймс Маклинток. Для нее есть только один вариант закончить их встречу — заручиться его согласием научить Куинни справляться с норовистой лошадью.
— Но почему? — спросила Алекс, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Она не только слишком много говорит, но и слышит только себя.
Поскольку Алекс явно не собиралась уходить, Джеймс снова сел, чтобы снять нагрузку с больной ноги. Боль усилилась как раз перед появлением Алекс. Без сомнения, это был перст судьбы. Сирена поманила ничего не подозревающего простака, и он пошел на ее зов, отворив дверь.
— Я больше не даю уроков.
Сирена пела свои песни, расставляя сети. «Держи ухо востро, Мак».
— Но ты это делал?
Джеймс вздохнул.
— Да.
— Понятно. — Алекс подняла пустой стакан. — Не возражаешь? — Он кивнул в сторону холодильника, и она встала. — У вас здесь прекрасные места, — сказала она, наполняя водой стакан. — Кругом горы.
— Алекс…
Она подошла к окну в дальнем конце кухни и исчезла из поля его зрения.
— Я всегда обожала горы, хотя теперь привыкла к городу. Думаю, лучший вариант, когда перед домом горы, а позади город. — Алекс повернулась к Джеймсу. — А сбоку океан.
У него разболелась голова. От ее слов. От жары. Он расстегнул еще одну пуговицу на джинсовой рубашке и глубоко вздохнул.
— Верно, — отозвался он, размышляя, как бы заставить Алекс понять, что он не станет учить ее дочь верховой езде.
Задыхаясь в одежде, Джеймс потянулся к следующей пуговице рубашки и заметил, что взгляд Алекс последовал за его движением то ли с интересом, то ли с озабоченностью.
Что ж, если она вскоре не покинет его, то увидит много больше. Он готов был раздеться донага. Такая жара, черт бы побрал эту непрошеную гостью!
Джеймс подался вперед и обрадовался, когда Алекс отпрянула.
— Это все? — спросил он.
— Все. Значит, ты согласен заниматься с Куинни?
— О Господи! Я же сказал — нет. — Джеймс взял ее стакан, сделал большой глоток, потом вернул стакан. — Я прекратил эти занятия несколько лет назад и переключился на разведение животных, к чему всегда стремился.
Он вытер губы ладонью, и Алекс ощутила отчетливый запах мускуса. Давно забытое прошлое напомнило о себе, вернув ее в юные годы. Запыленные сапоги, вылинявшие джинсы, потертая шляпа, изношенные перчатки; непоколебимая уверенность в себе и ленивая улыбка, от которой таяло сердце. Не ее, разумеется. Других девушек.
Алекс судорожно глотнула и почувствовала, как волна жара, не имеющего никакого отношения к температуре воздуха, заливает ее щеки. Расстегнутая рубашка Джеймса открывала сильный загорелый торс с темными завитками волос, спускавшимися к бронзовой пряжке ремня. Поношенные джинсы плотно облегали сильные мускулистые ноги, привыкшие к тяжелой работе на природе.
Сейчас он еще больше олицетворял собой силу и мужественность, чем когда-то, а ведь и прежде Джеймс кружил головы.
