Всех, кто стар и кто молод, что ныне живут,
В темноту одного за другим уведут.
Жизнь дана не навек. Как до нас уходили,
Мы уйдем; и за нами придут и уйдут.
Омар Хайям
Уже несколько часов маялся я среди сыпучего, раскаленного песка, на безжизненной дороге. Ни одной мысли. Голова шла кругом. Лицо заливал пот. В затылок палило, прожигая до мозга. Нос ощущал запах сожженной земли. В ушах звенело от гомона пассажиров. Ветер разбрасывал голоса, словно кучки мусора:
— Ну и жара… Огнем пышет.
— Это ад… настоящий ад. О господи, сжалься над нами.
— Я не могу больше… не могу! Боже, какая жара.
— Так я и знал, что этот недотепа не довезет нас до города по-хорошему… С самого начала знал.
— Ну успокойся, успокойся. Что толку причитать?
— Аббас-ага говорит, все пропало, придется нам пешком идти…
…Машина сломалась на половине дороги. И теперь одни остались сидеть в ней, другие, не выдержав, вылезли и разбрелись под нещадно палящим солнцем. Случившееся превратило всех в разобщенное злое сборище.
Еще несколько часов назад, на рассвете, когда наша старенькая машина взревела и тронулась в путь, никому и в голову не могло прийти, что мы застрянем на этом дьявольском солнцепеке.
Аббас-ага выбрался из-за руля и вместе со своим помощником Махмудом вышел из машины.
— Серьезная поломка? — спросил кто-то из пассажиров.
Аббас-ага промолчал. Слышно было, как он спросил:
— Ну как, Махмуд, поправишь, а?
— Сейчас посмотрим, — ответил Махмуд.
— В заднем колесе тоже прокол, — заметил кто-то.
— Знаю, — сквозь зубы произнес Аббас-ага.
В автобусе появился Махмуд, достал ящик с инструментами и снова исчез под машиной.
Аббас-ага ворчал:
— Проклятье! Ни разу еще не было, чтобы спокойно доехали до города. Ну, давай, Махмуд, голубчик, давай.
Аббас-ага одобрительно смотрел, как работают руки Махмуда, покачивал головой в такт его движениям. Не впервые приходилось ему восхищаться работой Махмуда, высказывать свое одобрение. Когда однажды в пути у Махмуда началось кровотечение из носа, Аббас-ага бросил руль и принялся водой останавливать кровь. А потом всю дорогу повторял: «Приедем в город, ты это дело так не оставляй, не годится, дорогой. Какой у тебя нос слабый. Того гляди, вся кровь из тебя вытечет».
Все это Аббас-ага рассказал мне, когда Махмуд отошел, и добавил:
— Я так его полюбил, не поверите… Уж сколько лет вместе работаем. Знаем друг друга до косточки. Так-то он крепкий, не боится ни жары, ни холода. Не глядите, что много крови теряет. Он как железный. Я таких людей не встречал… Видите, какой желтый, — это малярия его треплет. Не ровен час, отдаст богу душу…
Мне хотелось спросить: почему же он не лечится?.. Аббас-ага словно прочел этот вопрос в моих глазах. Лицо его окаменело, он сжал челюсти, потом промолвил:
— Молод он еще, недавно женился, все, что было, истратил… А долгов сколько набрал…
Он замолчал и отошел от меня…
Застрявшая машина напоминала огромное красное животное. Лучи солнца, словно золотая мошкара, роились у его морды. Я посмотрел вокруг: пустыня, казалось, кишела этой расплодившейся от солнца мошкарой. Сотрясавшаяся машина представлялась мне человеком в приступе малярии.
Я почувствовал, как солнечные мураши спускаются по моей спине и расползаются по всему телу. На память пришла картина: саранча в муравейнике, живьем съедаемая муравьями. Я содрогнулся. Жара пропитывала все тело, проникая под кожу, в кровь и мозг. Я был весь мокрый.
В стороне от машины на земле лежали двое — молодые муж и жена. Она была беременна. В автобусе они не умолкая говорили о будущем ребенке, обсуждали, как назовут его, каким он будет. Все планы, все разговоры были вокруг ожидаемого события, и оба они тихонько смеялись от счастья. Теперь муж и жена лежали на боку, притихшие и испуганные. Я видел ее спину, круглый контур живота, чувственный изгиб бедер. Всей тяжестью массивного тела она прильнула к земле, руки покоились на животе, как бы охраняя и защищая драгоценную ношу. Она дышала тяжело и часто, словно задыхалась. Муж с лицом обиженного ребенка печально смотрел на нее. Казалось, он вот-вот заплачет.
