Ужасающий, сводящий с ума свист внезапно прекратился. Тиски, сжимавшие грудь, ослабли, дышать стало легче. Страх испарился, остались лишь смущение и стыд. Смех Аббас-ага окончательно привел меня в чувство:
— Что, господин доктор, ты, кажется, умирать собрался?.. У нас нет никакого желания заниматься твоими похоронами…
Я приподнялся и открыл глаза. С удивлением уставился на него. Мясистое лицо покрывал налет серой пыли, лишь глаза, вернее их выражение, хранили то, что он, наверное, разглядел и в моем взгляде. Одно и то же было написано на наших лицах, мы были зеркалом друг друга. И поэтому его смех принадлежал нам обоим. Он приподнялся, сел и начал отряхиваться. В лице восстанавливались краски, бледность исчезла. Мгновение — и снова пришло обычное отчуждение, мы потеряли друг друга, стали самими собой. Правда, вместо потерянного возникло сильное желание поговорить, очиститься, смыть с себя, позабыть того «неизвестного», который только что так напугал нас и надругался над совершенством и силой человеческой натуры.
Начал Аббас-ага:
— А знаешь, дорогой мой, мы в хорошую переделку попали. Я двадцать лет работаю в пустыне, но такого ветра не приходилось видеть… Налетел откуда ни возьмись. Еще бы чуть-чуть, завертело и унесло бы нас… Проклятый! Слышал, как гудел? Танк! Не приведи бог попасть в такой ветер на ходу: вырвет руль, а тогда — один порыв, и… машина твоя на дне ущелья…
Молодая женщина поднялась, села и заплакала. Она рыдала, продолжая обнимать руками живот. По лицу, бледному, испуганному, расползались грязь и слезы. Муж сидел рядом, сохраняя обиженное выражение. Он уставился куда-то в землю. У остальных пассажиров вид был тоже весьма растерянный. Слышались обрывки слов, которые ветер расшвыривал, словно мусор.
К нам подошел Махмуд. Я ждал, что он ляжет рядом, но вместо этого он сел, скрестив ноги, и зарыл в песок свои огромные, крепкие, почерневшие от машинного масла руки. Потом начал пересыпать песок, играя им, как ребенок. На нем была грубая шерстяная рубаха, вся в мазуте, грязные домотканые штаны, вокруг шеи — рваный, в масляных пятнах платок.
— Ты как, Махмуд, очень устал? — обратился к нему Аббас-ага.
— Нет, ничего…
— Может, поедем, а?
— Поедем, собирай всех.
Лицо у него было невозмутимое, но глаза как-то странно блестели.
Аббас-ага отошел уже далеко, а он все продолжал сидеть в той же позе, скрестив ноги, и бездумно пересыпал руками горячий мягкий песок, словно лаская и перебирая чьи-то волосы. С каким-то странным увлечением и изумлением трогал он песок, разглядывал песчинки, поднося ладони близко к своим красным, воспаленным глазам. Осторожно раздвигая пальцы, он высыпал песок длинными, узкими струями.
Я встал, пошел к машине, Махмуд продолжал сидеть, поглощенный своей игрой. Он был так захвачен ею, что всем нам тоже захотелось сесть, скрестив ноги, и погрузить руки в горячий песок.
Впереди меня к машине шла молодая пара. Женщина была на целую голову выше мужа, в ярком платье, собранном на груди в складки. Она опиралась на его плечо и с трудом переводила дыхание. Он, коротконогий и толстый, в летнем новом костюме, шел, приноравливаясь к шагам жены. Его маленькие белые руки, словно две лягушки, прыгали по ляжкам, наскакивая друг на друга.
Висевшая в воздухе пыль, густая и белая, как снег, только начинала оседать. Сквозь нее проглядывало солнце, напоминавшее блюдо тусклого золота. С воем налетали порывы ветра.
Мы тронулись. Я откинулся на кожаную спинку и подставил горящее лицо ветру, попадавшему в автобус вместе с пылью. Машина двигалась, мотор ревел, дребезжание стекол смешивалось со скрежетом дверцы.
Позади заговорили молодые супруги:
— Ты написал им, что мои сроки подошли?
— Да… Насчет машины распорядились, нас встретят.
— Знаю… Ты мне уже говорил это несколько раз… Я спрашиваю, знают ли они, что мои сроки подошли?
Я прильнул к окну. На душе стало спокойней. Именно такой покой овладевает человеком после того, как он выплачется, или после того, как утихнет в нем гнев. Охлаждающий ветер доставлял огромное наслаждение, с которым может сравниться только сон в объятиях женщины. Перед глазами возникали и исчезали уходящие глубоко вниз ущелья. Ветер ревел и стучал песком по кузову.
