— Ну как… — ответил врач на зависший вопрос. — Фигуры безусловно. Здоровье. А воспитание… В процессе, скажем так.
— А они правда не ревнивые?
— У них половины инстинктов нет, — постарался честно и точно пояснить доктор. — Не пытаются интриговать, практически не врут. Да значит да, нет значит нет.
— А чего так? — Алла подперла кулачками щеки.
— Ну, человечество же развивалось, — сказал доктор, чувствуя себя опытным и мудрым. — Эволюция там, то-се. А эти готовые. Рефлексы тела на месте, а вот воспитание… Не жили они в пещерах при палеолите, нет у них необходимости кормильца переманивать, друг дружке шпильки в туфли пихать.
— Так вам, получается, этого вот не хватало? — Зеленые глаза распахнулись шире обычного.
— Мой же случай не показатель, — пожал плечами мужчина.
— Ну ничего, разъясним эту сову… А мужского пола они существуют?
Доктор вспомнил Юрия Петровича Зацаренного, дожидающегося операции в Международном Гавайском Госпитале, и сказал:
— Пока нет.
— Пока? А потом?
— А потом конец, — сказал доктор. — На Земле останутся идеальные люди из нанопыли, остальные вымрут. И будут потом историки гадать, существовал хомо сапиенс сапиенс или это легенда такая. Вроде орков с эльфами.
Алла поднялась:
— Да ну нафиг! Пошли тоже на палубу. Танцевать я и без начальников могу.
— И то дело, — с облегчением поднялся доктор. — Нафиг этот гнилой базар.
* * *
Базар-вокзал в гостинице затих лишь к позднему вечеру. И тогда, наконец, Балалайка решилась оставить своих беспокойных подопечных. Выгрузка и размещение полусотни творческих личностей, разогретых концертом на подходе, дались ей нисколько не проще, чем тому же доктору — погрузка их на «Такао» во Владивостоке.
Но все кончается, кончились и хлопоты. Решив, что для поправки настроения следует прибить несколько нервных клеток с подобающей закуской — и, желательно, в тишине — женщина направилась к фонарям рынка. Рынок врач же и посоветовал, сказав, что привычную еду можно найти только там. А торговля идет и после заката, как в большинстве реально жарких стран.
Эскулап не соврал: и рынок работал. И квашеная капуста, столь хорошо сочетающаяся с заветной фляжкой, на базаре имелась. Но вот цена!
Балалайка перевела взгляд к соседнему прилавку:
— Да у вас тут черная икра дешевле!
Две немолодые тетушки в белых косынках и длинных закрытых одеждах, приценивающиеся к икре, завздыхали наперебой:
— Да что там дорого!
— Сын приехал, угостили бы.
— А пост. Нельзя.
— Так что, холодильника нет? — густым басом удивился иеромонах, тоже выбравшийся на берег по случаю спавшей жары.
— Да есть, так уходит завтра сын в море.
— Ну, на войне и в пути допускается не соблюдать пост, — иеромонах пожал плечами.
— А если он кабелеукладчик? Это же не война и не путешествие. Обычная работа. — Уперлась одна из тетушек. Иеромонах испустил двухметровой длины вздох. Размашисто перекрестил прилавок с черной икрой:
— Нарекаю тебя ежевикой! Все, покупайте. И не смущайте господа пустым начетничеством.
— Батюшка, благодетель наш, благослови! — обе тетки повалились в ноги. Балалайка, не зная, плакать или смеяться, вернулась к своей капусте и сказала загорелому продавцу на разухабистом «моряцком» английском, с явной угрозой:
— Вы видите то, что вижу я? Триста граммов капусты стоят четыреста рублей?
— Именно так, — подтвердила Рицко, изучив ценник.
— Вы не подумайте, — сказала Балалайка, возгоняя в себе злость, — что я плохо вижу, или выжила из ума. Просто есть эмоциональные переживания, через которые сложно пройти в одиночку…
И тут сообразила, кто стоит рядом, под тусклым желтым фонарем:
— Рицко!!!
— Капитан!!! Ай, не обнимай так, задушишь, bogatyrka, даттебайо!
— А ты постарела, подруга. Извини, если обидела.
— Все говорят… Что поделать, моложе мы не становимся. Давай присядем там вон, под навесом. Выпьем… Чего тут есть?
— Слушай, но мы же лет пять не виделись! Не молоко же пить по такому случаю.
— Жара спала — можно и vodka.
— Слушай, и правда пять лет, от самого Перекрестка, будь он проклят! Как там у вас? Как Синдзи, Аска, Рей?
— Рей умница. А Синдзи, козлина, чуть не разругался с Аской напрочь.
