— Спасибо на добром слове, — почти серьезно сказал Житков.
— Не на чем!
— Стало быть, вы этак рассуждаете без стеснений!
— Чего же стесняться в своем отечестве?
— Да уж это… само собою… Я-то думал, быль молодцу не укор… Мало что в юности взбредет… А вы, оказывается, всериоз… И печатни ваши, и речи…
— Да как же не всериоз? Революция в России будет непременно! И сделаем ее мы!
— Вы… Как не так… Ваши-то уж все и взяты…
— Ну и что? Мы выйдем на свободу…
— Возможно… Ежели по-умному с графом Петром Андреичем…
— С каким Петром Андреичем?
— Вот — революцию желаете делать, а управляющего Третьим отделением не знаете…
Заичневский рассмеялся:
— Узнаем!..
Житков тоже повеселел:
— Не беда… Перемелется — мука будет…
— А кто из наших взят? Аргиропуло взят? Новиков, Покровский…
Житков весело, будто не слышал вопроса, сказал:
— Никогда не называйте имен, Петр Григорьевич.
Заичневский осекся и вспыхнул. Он — проболтался.
Он вдруг, в один миг, сообразил, что все его конспирации были просто забавами, что в истинную осторожность не играют.
— Неужели вы донесете? — резко спросил он. Житков улыбался:
— Вы честны, а потому доверчивы… Но служба есть служба… Да вы не отчаивайтесь… Многие ваши взяты, может быть, и эти (нарочно не повторил имен)… Так что ничего нового служба моя не добавит… Революционеры и жандармы — они, насколько я понимаю, как бы впряжены в одну телегу-с… Игра есть такая детская… Казаки-разбойники… Знаете?
В этот миг кончилось детство Петра Заичневского. Оно кончилось не в родительском доме за чтением философов, не в гимназии над запрещенными листками, не в университете за тайными книгами. Оно кончилось не в отчаянных спорах о народной доле и не в печатнях, не в ярких речах, не в смелом вызове окружающей действительности, нет. Оно кончилось здесь, в полицейском тарантасе. Потому что детство исчезает лишь тогда, когда реальная ответственность реально хлестнет поперек честной, открытой, ни в чем не сомневающейся души.
Здесь, в полицейском тарантасе, бок о бок с жандармским офицером, на дороге, пропадающей в хлебах, и был, собственно, закончен пролог его жизни…
