Брест дарил мне это со щедростью. Но еще сюда добавились нетерпение и предвкушение отъезда. Здесь нужно было набраться терпения. На этот раз нам предстояло отправиться в путь на американских военных кораблях. А значит, нас ожидали Соединенные Штаты Америки.
Самый короткий путь по всей длине которого располагались знаменитые порты: Аден, Сингапур, Коломбо, Гонконг, лежал через Суэцкий канал. Не столь важно. При такой перемене мы ничего не теряли. Америка, статуя Свободы, небоскребы (никто из нас еще не видел ни одного), ковбои, Калифорния, откуда открывался вид на весь Тихий океан… Только об этом мы и говорили. Мы словно стояли на краю старого континента, он перестал для нас существовать.
День первый, второй, третий… Объявлена посадка на «Президента Гранта». На следующий день мы уже поднялись на его борт… И уже ночью корабль отправился в путь. Все в порядке. Не совсем. «Президент Грант» встает на рейд. Но отправление теперь было лишь вопросом времени. Причин для волнения не было. Однако и Боб, и я — мы волновались. Поскольку, уже на исходе сил, немцы попросили перемирие. Шли переговоры об условиях его подписания. Вот-вот война могла закончиться, а вместе с ней, согласно самой элементарной логике, и наше приключение.
Спали мы плохо. Утром все солдаты, летчики и танкисты, держась за поручни, стояли на мостиках. Медленно рассеивался ноябрьский туман. Постепенно из тумана появлялись набережные, корабли, здания.
Вдруг со стороны города (издалека он казался столь тихим и спокойным) раздался звон колокола. Я посмотрел на Боба. Искорки в его глазах уже потухли. Все стояли неподвижно. Все молчали. Прошло немало времени, прежде чем наконец кто-то сдавленным и дрожащим голосом произнес:
— Перемирие.
И в одночасье все заговорили, передавая новость из уст в уста, с мостика на мостик, крики радости и восторга разносились по всему кораблю. Послышались удары колокола. В минуты затишья мы могли слышать, несмотря на расстояние, как весь Брест наполнялся гулом толпы.
Толпа. Я услышал, как кто-то из моих товарищей недалеко от меня прошептал:
— По всей Франции… В каждом городе, каждой деревне…
И я ощутил, как в нем, в Бобе, во мне самом и в других поднимается страстное желание оказаться там, на земле, в обезумевшем городе, на улочках и площадях, рядом с людьми, которые распевали песни, кричали, смеялись и плакали от радости, какой им больше никогда не доведется испытать.
Это жестоко и несправедливо — быть исключенными, вычеркнутыми из чудесного праздника, праздника века, после того как мы пережили и совершили все, что мы могли совершить и вынести ради того, чтобы наконец ударили колокола.
В этот самый момент мы отреклись и отказались от этого путешествия.
Если бы это было возможно, мы бы бросились в воду, доплыли бы до набережной, до города, до людей. Главы нашей миссии сделали попытку поговорить с капитаном военно-морского флота США, командовавшим «Президентом Грантом». В ответ мы услышали, что он понимает наши чувства, но приказ есть приказ. Через час наш корабль отплывает.
Так 11 ноября 1918 года началось наше путешествие.
Путешествие бессмысленное, вовлекавшее нас в новую войну в тот день или, скорее, в ту самую минуту, когда война практически подошла к концу.
Спокойное море. Низкое небо. «Президент Грант» высадил в Бресте американских военных, назад они не возвращались. Если бы не мы, то в обратный путь корабль бы отправился порожняком. Мы были единственными пассажирами на борту: триста человек на корабле, способном перевезти целый полк. Мы чувствовали себя не очень уютно, как будто находились в огромном пустом доме. Особых развлечений не было. На борту все спиртные напитки были запрещены. Этот запрет не обладал силой закона в самих Соединенных Штатах, но на всех военных кораблях неукоснительно соблюдался сухой закон.
Время мы проводили, как могли. Мы изучили корабль от трюма и машинного отделения до вахтенных мостиков. Бродили туда-сюда по палубам. Самые смелые выполняли физические упражнения. Рассказывали друг другу о наших эскадрильях. Кто-то играл в карты, но без особого азарта, избегая серьезных неприятностей. Или вообще не делая ставок, или играя на столь незначительные суммы, что это нельзя было брать в расчет. Я обходил карточные столы стороной. Для меня игра имела значение только в том случае, если риск выходил за пределы разумного и превышал содержимое моего кошелька; когда фортуна поворачивалась ко мне лицом в результате удачного или неудачного хода и ничего не имело значения в мире, кроме как масть и цифра карты. Все эти спокойные, безобидные партии в экарте, пикет или манилью совсем не напоминали пари с удачей. А потом случилась эта ночь…
