Тут опять в дверь барабанят. Я к стене, соседка за бутылку, хотя она пустая, а не с горючей смесью. «Вот из ит», - кричу, - «хау мэни?» А в ответ: «Открывай, падла, допрыгался». Соседкин муж, значит. Ну, это не так страшно, все-тики свой человек, не самурай, с ним без «шмайсера» воевать привычно.
Словом, соседка-дура с перепугу через окно соседа догнала. И водопроводную трубу тоже. А тот, империалист рогатый ,дверь ломит, сорокарублевую. Ну думаю, война еще как следует не началась, а хату уже свои крушать, полицайи недорезанные. Кинул «шмайсер» под стол, допил стакан и пошел на войну с этим нервным.
Тот дурак в комнату влетел и кричит: «Где моя жена? Сейчас я тебя резать буду», А у самого в руках даже штопора нет. Я спьяни и ляпни: «Чем резать будешь, козел? Если хочешь - забодай меня!» И пошло тут сражение у нас, дверь правда уцелела, а шкаф я уже через три года после войны покупал. На шум домком прибежал и орет: «Что вы делаете, сволочи? В такую минуту!» Ну мы, натурально, разнялись, дали ему по морде, чтоб в чужие дела не лез - тот на пол грохнулся и лежит, с понтом его англичане как советского активиста уже расстреляли. А нам после этого даже драться расхотелось. До того хлипкий оказался, как с таким домкомом войны выигрывать?
На шум воды, когда мы его поливали, еще кто-то из соседей подрысачил и орет: «Войны нет. Почему труп лежит?» Мы этот домком опять на пол уронили, спрашиваем: «Как так нет? А зачем готовились?» Оказывается, днем сообщили по радио, что чешские фашисты хотели голодовку поднять. Как венгерские в пятьдесят шестом. Но мы, как всегда, на страже чужого счастья. И тогда, в шейсят восьмом помогли братьям. Мы вообще всегда всех подряд выручаем. Обошлось, короче.
Вылез на улицу; весь город в крупе, голуби, как индюки жирные. Может это торговля панику насчет третьей мировой навела, чтоб за день план годовой сделать? Соли валяется - из моря вовек не выпарить. Только водку никто не выбрасывал, хотя ее тоже всю раскупили. Как вино. Один коньяк остался. Дорогой, зараза, четыре пятьдесят банка - за такие деньги его и ради войны никто не брал.
Вернулся домой, нервы на пределе, хотя и расслабиться вроде бы можно, а «партизан» по городу шастает, не меньше, чем в лесах в сорок втором. Может, еще не все кончилось? Толком-то ничего никому не известно. И водки, как назло, нет. Зыркнул в ящик, газета «Знамя» на месте. Хорошая газета, там всегда программу по телевизору печатают. Посмотрел: точно, в девять сказка для детей, потом кино. А о военных наших делах, конечно, ни слова. Один Израиль как всегда воюет, бомбы сыпет на Ближний Восток. До Дальнего пока не добрался.
Вернулся домой, а нервы за все эти ужасы на пределе. Включил радио, думаю, что там скажут? А там и говорят: война. Во как. Израиль опять напал на мирное арабское население. Ужас. Хорошо, что Зыкина потом запела. Или Хиль, черт их разберет. Включил телевизор, чуть громче их обоих не завыл: солдаты по всему экрану прут, а диктор стращает. Мол, этот Израиль зловредный опять кровь тоннами льет. Я аж заорал с перепугу, когда пушка в телевизоре выпалила. Выключил ящик и бегом на улицу, подальше от радио, телевизора и этих проклятых сионистов, которые готовы весь мир завоевать. Смотрю вперед себя, а они уже тут!
И хотя я лично против гражданина Гершфельда никогда ничего не имел, но в милиции почему-то вспомнили и про повестку. А «шмайсер» моим военным трофеем не посчитали. Так вот, мужик, я тебя спрашиваю, если бы не эта провокация молчаливого нашего руководства насчет чехов и их третьей мировой войны, стал бы я срок зарабатывать? Война - это такое несчастье, уж кто-то, а я знаю.
