Будущий экс-интерн парижских больниц вздыхает и ворчит о неуверенности, где дело полиции, а где вопрос медицинской этики.
Однако он ведет меня в палату, где валяется старший инспектор Пино.
Мое сердце сжимается, когда я обнаруживаю тщедушное тело моего старого дружбана в этих слишком белых для него простынях. Пятьдесят лет честности, самопожертвования, преждевременного слабоумия и недержания речи распростерлись на этой железной эмалированной кровати.
На голове у него повязка, он охает при каждом вздохе. Бедный герой!
Я сажусь у него в изголовье и ласково глажу его здоровую руку.
— Ну что, старый идиот, — говорю я, — что с тобой случилось?
Он останавливает на мне горящий от лихорадки взгляд.
— О! Тоньо, это, наконец, ты!
— Ты действительно попал в аварию? Его лицо искажает гримаса боли, потом, преодолев страдание, он шепчет:
— Нет, эти гады достали меня!
— Ты можешь рассказать?
— Один тип пришел в камеру хранения…
— Я знаю, ты пошел следом, дальше?
— Он взял такси до площади Виктора Гюго. По счастливой случайности мне тоже удалось поймать машину…
— Дальше…
Он опять замолкает, охваченный болью.
— У тебя нет с собой кальвадоса? — спрашивает он. — Не знаю почему, но когда мне плохо, так хочется кальвадосу. Я уже двадцать минут требую его в этой богадельне, но они мне отказывают.
— Я пришлю тебе большой пузырь, Пино. Шикарного, от папаши Нарадуасть, ты помнишь, где на этикетке изображен фрукт с полосатым чепчиком на голове.
— Ты не забудешь?
— Заметано! Но, умоляю тебя, рассказывай дальше!
— Слушай, мне кажется, что парень, который пришел в камеру хранения, принял все меры предосторожности, его страховали дружки. Он, должно быть, заметил, что мое такси следовало за его машиной, и вышел на площади Виктора Гюго. Он поднялся ножками по авеню Пуанкаре, я за ним… В тихом месте он перешел через перекресток. И когда я в свою очередь вышел на проезжую часть, машина ринулась на меня. Ты не можешь себе представить, как это страшно…
При этом воспоминании он задыхается от страха.
— И все же ты остался жив, голубчик. Это главное.
Я искренне так думаю. Но думаю также и о том, что я законченный болван и мне бы следовало извлечь уроки из ошибок, которые уже сидят в печенках. В самом деле, они приняли меры предосторожности, чтобы обеспечить тылы, части прикрытия следовали за гонцом на вокзал, тогда как олух Сан-Антонио не нашел ничего лучше, чем использовать в качестве Шерлока папашу Пино. Результат: Пино раздавили, а эта новая путеводная нить не ведет больше никуда.
Старикан рассматривает меня маленькими глазками, дрожащими, как термит, рвущийся на свежий воздух.
— Я знаю, о чем ты думаешь! — бросает он. К чему валять дурака.
— Ну да, — пусть вздохнет страстный Сан-Антонио, — что ты хочешь, мой бедный Папан, хватит, надоело. С самого начала я знал, что это совершенно дерьмовая история. Я не привык, чтобы мне ставили мат (повторяю вам, я сам привык проходить в дамки), но даже меня она доконала…
— Еще не все потеряно, — говорит раненый хриплым голосом, исходящим из глубины панциря.
Я знаю своего Пинюша. Если так он говорит, значит, кроме ушиба головы, в голове у него затаилась мыслишка.
— Выкладывай, ты меня заинтриговал.
— Когда машина рванулась на меня, я повернул голову, почувствовав ее приближение, инстинкт, ну ты понимаешь?
— Да, ну и?
— В какую-то долю секунды я увидел водителя, Сан-А, ты улавливаешь?
Я боюсь даже спрашивать. Моя глотка закупоривается, а миндалины слипаются, как карамель при пятидесяти градусах в тени.
— Я его видел, я его узнал. И я могу тебе сказать, что это? — продолжает этот идиот.
Он ломается, как сухарь, этот Пино, но надо, чтобы он наконец выдал текст. Он жеманится, напуская туману, он издевается!
— Это Меарист! — наконец произносит он, видя, что мне не по вкусу его игра. Я подпрыгиваю.
— Тебе почудилось, дружок! Меарист в Клевро, где тянет десять лет строгого.
— Я говорю тебе, это Меарист! Таких физий, как у него, больше нет… Я видел его долю секунды, на нем были черные очки и надвинутая на лоб шапка, но ты можешь мне поверить: это был он.
Я рассматриваю шляпу Пино на вешалке в безымянной больничной палате. Его отвратительный котелок весь измят.
