— Вы мне отвратительны!
Они посмотрели на него без удивления, жалко улыбаясь: он был удивлен больше, чем они; фраза еще звучала в воздухе, а он дивился, как он мог ее произнести. Мгновенье он колебался между смущением и гневом, затем выбрал гнев: он повернулся к ним спиной, толкнул калитку и перешел через дорогу. Она была ослепительной и пустой; Матье прыгнул в ежевику, которая вцепилась ему в обмотки, и спустился по склону перелеска до ручья. «Дерьмо!» — сказал он громко. Он посмотрел на ручей и повторил: «Дерьмо! Дерьмо!», сам не зная почему. В ста метрах от него, в полосках солнца, голый по пояс, солдат стирал свое белье, он там, он посвистывает, он месит эту влажную муку, он проиграл войну, и он этого не знает. Матье сел; ему было стыдно: «Кто дал мне право быть таким суровым? Они только что узнали, что разбиты, они выпутываются, как могут, потому что для них это внове. У меня же есть навык, но от этого я не стою больше. И помимо всего, я тоже выбрал бегство. И злость». Он услышал легкий хруст — Пинетт сел у края воды. Он улыбнулся Матье, Матье улыбнулся ему, и они долго молчали.
— Посмотри на того парня, — сказал Пинетт. — Он еще ничего не знает.
Солдат, согнувшись над водой, с прилежным упорством стирал белье; реликтовый самолет урчал над ними. Солдат поднял голову и сквозь листву посмотрел на небо с рассмешившей их боязнью: эта маленькая сцена имела живописность исторического свидетельства.
— Скажем ему?
— Нет, — сказал Матье, — пусть не знает и дальше.
Они замолчали. Матье погрузил руку в воду и пошевелил пальцами. Его рука была бледной и серебристой, с голубым ореолом неба вокруг. На поверхность поднялись пузырьки. Травинка, принесенная соседним водоворотом, кружась, приклеилась к его запястью, подпрыгнула, снова приникла. Матье вынул руку.
— Жарко, — сказал он.
— Да, — согласился Пинетт. — Все время тянет спать.
— Ты хочешь спать?
— Нет, но постараюсь.
Он лег на спину, заложил руки за голову и закрыл глаза. Матье погрузил сухую ветку в ручей и пошевелил ею. Через некоторое время Пинетт открыл глаза.
— Черт!
Он встал и обеими руками начал ерошить волосы.
— Не могу уснуть.
— Почему?
— Я злюсь.
— В этом нет ничего дурного, — успокоил его Матье. — Это естественно.
— Когда я злюсь, — сказал Пинетт, — мне нужно подраться, иначе я задыхаюсь.
Он с любопытством посмотрел на Матье:
— А ты не злишься?
— Конечно, злюсь.
Пинетт склонился над башмаками и стал их расшнуровывать.
— Я даже ни разу не выстрелил из винтовки, — с горечью произнес он.
Он снял носки, у него были по-детски маленькие нежные ступни, пересеченные полосками грязи.
— Приму-ка я ножную ванну.
Он смочил правую ступню, взял ее в руку и начал тереть. Грязь сходила шариками. Вдруг он снизу посмотрел на Матье.
— Они нас найдут, да? Матье кивнул.
— И уведут к себе?
— Скорее всего.
Пинетт яростно растирал ногу.
— Без этого перемирия меня так легко не одолели бы.
— Что бы ты сделал?
— Я бы им показал!
— Какой бычок! — усмехнулся Матье.
Они улыбнулись друг другу, но Пинетт вдруг помрачнел, и в его глазах мелькнуло недоверие.
— Ты сказал, что мы тебе отвратительны.
— Я не имел в виду тебя.
— Ты имел в виду всех. Матье все еще улыбался.
— Ты со мной собираешься драться? Пинетт, не отвечая, наклонил голову.
— Бей, — предложил Матье. — Я тоже ударю. Может, это нас успокоит.
— Я не хочу причинять тебе боль, — раздраженно возразил Пинетт.
— Как хочешь.
Левая ступня Пинетга блестела от воды и солнца. Они оба на нее посмотрели, и Пинетт зашевелил пальцами ноги.
— У тебя забавные ступни, — сказал Матье.
— Совсем маленькие, да? Я могу взять коробок спичек и открыть его.
— Пальцами ног? — Да.
Он улыбался; но приступ бешенства вдруг сотряс его, и он грубо вцепился в лодыжку.
— Я так и не убью ни одного фрица! Скоро они припрутся, и им останется только меня задержать!
— Что ж, это так, — сказал Матье.
— Но это несправедливо!
— Это ни несправедливо, ни справедливо — это просто факт.
— Это несправедливо: мы расплачиваемся за других, за парней из армии Кора и за Гамелена.
— Будь мы в армии Кора, мы поступили бы так же, как-они.
— Говори за себя!
