И еще один младший соотечественник Бабефа и Робеспьера — Луи Огюст Бланки. Несколько раз за свою революционную деятельность приговаривался к пожизненному заключению и даже к смертной казни. Бланки уже отчетливо представлял наличие классовой борьбы, противоположность классовых интересов. Этот выдающийся революционер находился под сильным влиянием Бабефа. Был — заметим — мастером тайных обществ. Он считал, что только хорошо организованный заговор, только организация революционеров, построенная по принципу ордена с безусловным подчинением младших старшим, способна привести революцию к победе. Происходил из состоятельного класса, его отец был супрефектом. Накануне Октябрьской революции несколькими фразами я достаточно убедительно критиковал Бланки. Сейчас мне кажется, что в этих фразах был элемент сиюминутной полемики, отчасти они писались для нашей въедливой социалистической публики, которая подчас, кроме принципов, не видит в чужой идее ничего рационального. А что-то в этой организационной доктрине Бланки было. Я писал в семнадцатом: «Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъем народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых, половинчатых, нерешительных друзей революции. Это в-третьих. Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании и отличается марксизм от бланкизма». Собственно говоря, было ли правомочно в теоретическом плане проводить это сравнение? Разве во времена Бланки имелись другие возможности, кроме заговора, чтобы хоть умозрительно надеяться на социалистическую революцию? Заговор был в то время привычной формой изменения государственной власти. Народная революция — это всегда редкая гостья. И если на это взглянуть сейчас из нашего времени, то кое за что любая нынешняя свершившаяся революция должна благодарить французского романтика Бланки. В любой нынешней революции есть элемент заговора, что, впрочем, совершенно не отменяет мое давнее предоктябрьское высказывание. Потому давайте признаемся, что, кроме революционной активности народа и революционной ситуации, есть еще и технология делания революции.
Согласимся, что компания моих революционных «отцов», которую я подобрал, достаточно неожиданна для Председателя Совнаркома первого социалистического государства, лица, так сказать, легендарного. Для создания некой былинности, легенды нужны, конечно, фигуры более основательные. К моим услугам была вся классическая школа немецкой философии, французские просветители, английские политэкономы, итальянские и французские утописты. Но мемуары, даже не написанные и не отдиктованные, а лишь продуманные и сложенные в сознании, тем и отличаются от других сочинений, что автор сначала решает: пишет он их, чтобы обмануть потомков или чтобы объяснить свою точку зрения? Я выбрал второй путь. Итак, кто же у меня еще «идет под аркой» в компании моих собственных «философов»?
Из-за плеча французской тройки, вслед за Марксом идущей на зрителя в развевающихся одеждах, видятся несколько вполне русских лиц. Об одном из них, Николае Гавриловиче Чернышевском, я уже упоминал, теперь явление его единомышленника.
Это Петр Заичневский, русский дворянин. Считается, что он был основателем русского бланкизма. Крупное, круглое, «домашнее» лицо этого молодого человека совсем не вяжется с бланкистскими заговорами, конспирацией, жесткой системой подчинения младших старшим и с его студенческим увлечением математикой. Учебники и справочники напишут, что движущей силой революции Заичневский считал революционную интеллигенцию и распропагандированное ею войско. В этом был некоторый резон, если вспомнить ситуацию в семнадцатом, во время мировой войны. (О, как хочется написать и в это верить, что первой и — последней!) Даже не крейсер «Аврору» и кронштадтский экипаж, сыгравших решительную роль в октябре, а вспомним выступление пулеметного полка в июле и всю общую революционную ситуацию. Кто, кстати, работал в войсках, как не эта самая большевистская интеллигенция? Интересно, что у нашего племени русских революционеров почти всегда раннее начало революционной деятельности. У Заичневского — 19 лет. У Ткачева и Нечаева, о которых я еще скажу, соответственно 24 и 21 год, меня впервые арестовали в 17 лет.
