После «разоблачения врага народа» почти каждое обвинение участникам «бериевского заговора» начиналось со слов: «Как было установлено приговором <…> главарь заговорщической группы Берия, тщательно маскируя и скрывая свое преступное прошлое и вражеские связи с разведками иностранных государств, избрал в качестве основного метода своей преступной деятельности клевету, интриги, различные провокации против честных партийных и советских работников, стоявших на пути его враждебных Советскому государству замыслов». Но — повторяю! — в обвинениях нет ни полслова о причастности Берия к смерти Сталина!
Всё, связанное с «делом Берия», оставалось окутанным завесой секретности. Однако эта фигура была столь значительной — как-никак второе лицо государства! — что пришлось срочно что-то изыскивать. Так создан был образ кровавого монстра, сексуального маньяка, насильника и педофила — с доказательствами, основанными на слухах, которые тем не менее дожили до XXI века, даже перейдя на теле- и киноэкраны.
Однако после бериевских реабилитаций и возвращения политзаключённых, отсидевших десятилетия в тюрьмах и лагерях и рассказывающих чудовищные истории о преступлениях сталинского режима, замалчивать роль Сталина уже было нельзя. На ХХ съезде КПСС Хрущёв выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях», переложив часть вины на Сталина. Этого оказалось недостаточно. ЦК бомбили письмами тысячи Солженицыных и Шаламовых. Хрущёв вынужден был пойти дальше — на публичное осуждение культа личности на XXII съезде партии. Это произошло через восемь с половиной лет после смерти Сталина.
«Служили два друга в нашем полку…»
Этими словами начиналась трогательная лирическая песня о двух друзьях-товарищах, в Гражданскую войну служивших в одном полку. Она как будто писалась и о наших героях, Хрущёве и Берии, долгие годы связанных крепкой дружбой.
Их объединяло многое. Оба встретили 1917 год в молодом возрасте: Хрущёву исполнилось 23 года, Берии — 18. Оба сознательно примкнули к большевикам. Оба участвовали в Гражданской войне. Оба искренне поверили в правоту коммунистической идеи и в ленинский лозунг диктатуры пролетариата. Оба были из поколения максималистов, готовых ради победы мировой коммунистической революции пожертвовать миллионами человеческих жизней. Всё смешалось в их головах — романтизм революции («в белом венчике из роз впереди Иисус Христос») и провозглашённый Лениным и Троцким «красный террор».
Берия начал прозревать во времена Большого террора и не скрывал от соратников сомнений в правильности курса Сталина, призывая их к созданию антисталинской коалиции. Хрущёв оставался в плену коммунистических догм и не поддержал его, считая такие высказывания провокационными.
Берия желал перемен. Союзников у него не было. Хрущёв, хоть и демонстрировал Берии свою дружбу, в общении осторожничал, понимая, что такие взгляды чреваты разрушением режима, а значит, тогда неизбежно возникнет вопрос о его личной роли в проведении массовых репрессий в Украине и в Москве. Спасая себя и систему, Хрущёв начал действовать. Заговор против Берии, начавшийся возле постели умирающего Сталина, завершился победой.
Никто не мешал Хрущёву продолжить реабилитации. Вместо этого он жестоко расправился с мирными восстаниями политзаключённых (Норильск, Воркута в августе 1953 года и Кенгир (Казахстан) в мае — июне 1954 года) и растянул разоблачение культа личности Сталина на восемь с половиной лет, дотянув до 1961 года, когда дальше молчать уже было нельзя.
Берия не был ангелом, нагрешил он достаточно. То, что, не боясь ответственности, он незамедлительно начал реформы, говорит о том, что они были продуманы им давно.
Афоризмы, с которыми Хрущёв вошёл в историю, — «мы вас закопаем» и «мы вам покажем кузькину мать» — меркнут по сравнению с босяцкой фразой, сказанной об Аденауэре, канцлере ФРГ: «Мы никогда не примем Аденауэра как представителя Германии. Если снять с него штаны и посмотреть на его задницу, то можно убедиться, что Германия разделена. А если взглянуть на него спереди, то можно убедиться в том, что Германия никогда не поднимется».
