Когда в 1953 году судили Берию и его подельников, следователи нашли людей, из которых выбивали показания на Полину Жемчужину. Одного арестованного, бывшего директора научно-исследовательского института, просто пытали. Руководил этим тогдашний первый заместитель Берии комиссар госбезопасности третьего ранга Всеволод Меркулов. Этот арестованный выжил и в 1953 году рассказал, что с ним вытворяли Меркулов и следователи НКВД:
«С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувство и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали…
От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут…»
Уже после смерти Сталина, в 1955 году, генеральный секретарь ЦК Компартии Израиля встретил Молотова в Кремлевской больнице и возмущенно спросил:
— Почему же вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?
На лице Молотова не дрогнул ни один мускул:
— Именно потому, что я член политбюро и был обязан подчиняться партийной дисциплине.
Дисциплина здесь ни при чем. Арест жены был для него колоссальной трагедией, но Молотов не посмел возразить Сталину, иначе он сразу бы отправился на Лубянку вслед за Полиной Семеновной.
4 марта 1949 года Вячеслава Михайловича освободили от должности министра иностранных дел. Словно в насмешку ему сначала поручили возглавить бюро Совета министров по металлургии и геологии, а потом — бюро по транспорту и связи.
Молотов правильно понимал, что не он из-за жены потерял доверие Сталина, а она из-за него сидела. Уже на пенсии Вячеслав Михайлович рассказывал:
— Ко мне искали подход, и ее допытывали, что вот, дескать, она тоже какая-то участница заговора, ее принизить нужно было, чтобы меня, так сказать, подмочить. Ее вызывали и вызывали, допытывались, что я, дескать, не настоящий сторонник общепартийной линии.
Полину Семеновну интенсивно допрашивали на Лубянке. Каждый день Молотов проезжал мимо здания Министерства госбезопасности в черном лимузине с охраной. Но он ничего не мог сделать для своей жены. Не решался даже спросить о ее судьбе. Полина Семеновна, правда, была избавлена от побоев — судьба Вячеслава Михайловича еще не была окончательно решена, и чекисты не хотели рисковать.
Полине Семеновне предъявили обвинение по печально знаменитой 58-й статье, по которой расстреливали или сажали всех политических заключенных. 58-я статья состояла из множества пунктов. Комбинация обвинений позволяла вынести любой приговор — от ссылки до расстрела.
Следователи составили для нее не самый опасный букет:
58-1а — покушение на измену Родине, совершенное не военнослужащим;
58-10 — антисоветская пропаганда и агитация;
58-11 — организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений.
29 декабря 1949 года Особое совещание при Министерстве госбезопасности приговорило ее к пяти годам ссылки. Ее отправили в Кустанайскую область Казахстана.
Лаврентий Павлович Берия, давно отстраненный от чекистских дел, но вполне информированный, иногда на ухо шептал Молотову:
— Полина жива.
Вячеслав Михайлович благодарно кивал и ждал, что будет дальше.
Госбезопасность следила за каждым шагом Молотова.
В 1949 году затеяли ремонт помещений секретариата Молотова. При уборке обнаружили, как говорилось в рапорте, «портрет т. Сталина очень странного изображения». Странность заключалась в том, что он не был нарисован по канонам социалистического реализма, не более того, но и отступление от канонов было смертельно опасно, коль речь шла о вожде.
О находке доложили Берии.
Лаврентий Павлович, как писал в президиум ЦК уже в 1953 году управляющий делами Совета министров Михаил Помазнев, обрадовался и поручил выяснить, кому же принадлежит этот портрет. Один из работников секретариата Молотова признался, что, когда он работал в советском посольстве в Париже, этот портрет ему передал художник-эмигрант, который просился на родину. Берия страшно огорчился, что сомнительный портрет не удалось приписать самому Молотову.
