Грубые, оскорбительные письма, адресованные Тито, в 1948 году были подписаны Сталиным и Молотовым.
Когда Молотов перестал быть министром, даже его любимец Андрей Андреевич Громыко сказал:
— Теперь работать будет легче.
Освобожденный от мидовских дел Молотов потребовал себе какой-то работы, и в ноябре его сделали министром государственного контроля. Эту должность когда-то занимал верный сталинский помощник Лев Захарович Мехлис, а потом генерал-чекист Всеволод Николаевич Меркулов, соратник Берии, вместе с ним и расстрелянный.
С Маленковым и Молотовым Хрущев уже разделался. Теперь ему предстояло подорвать позиции главы правительства Булганина, к которому он относился без уважения. Никита Сергеевич уже сообразил, что ему нужны не соратники, а подчиненные.
Вскоре после назначения Булганина члены президиума осматривали выставку продукции легкой промышленности. Булганин что-то сказал об искусственном шелке, и Хрущев публично набросился на Булганина:
— Вот видите — председатель Совета министров, а ничего не понимает в хозяйстве, болтает чушь.
Зато Николай Александрович в полной мере наслаждался жизнью. Он в ту пору ухаживал за прекрасной певицей Галиной Вишневской.
«Среди топорных, грубых физиономий членов правительства, — вспоминала Вишневская, — он выделялся своей интеллигентной внешностью, мягкими, приятными манерами. Было в его облике что-то от старорежимного генерала в отставке».
Булганин упорно добивался ее расположения:
— Я позвонил вам домой, но мне сказали, что вы там больше не живете, что сбежали…
— Не сбежала, а вышла замуж!..
— Поздравляю!
А замуж она вышла за выдающегося виолончелиста Мстислава Леопольдовича Ростроповича.
«Булганин разговаривает со мной так, как будто никакого мужа у меня и нету! — пишет Галина Вишневская. — Я еще пытаюсь все перевести просто на светскую болтовню, но голос на другом конце провода, серьезный и спокойный, не собирается включаться в мою тональность. Начинаю мямлить:
— У меня вечером репетиция в театре… кончится поздно…
На том конце провода длинная пауза… Затем:
— Так я за вами пришлю машину…»
Отказаться от приглашения главы правительства было страшно.
«И начались с того дня, — продолжает Вишневская, — чуть ли не ежедневные приглашения — то к нему на дачу, то в его московскую квартиру. И, конечно, бесконечные «возлияния». Николай Александрович пил много, заставлял и Славу, да тот и без уговоров со злости хватал лишнего. Бывало, охмелеют оба, старин упрется в меня глазами, нан бык, и начинается:
— Да, обскакал ты меня…
— Да, вроде бы так.
— А ты ее любишь?
— Очень люблю, Николай Александрович.
— Нет, ты мне скажи, как ты ее любишь. Эх ты, мальчишка! Разве ты можешь понимать, что такое любовь? Вот я ее люблю, это моя лебединая песня… Ну ничего, подождем, мы ждать умеем, приучены…»
Завоевать сердце Галины Вишневской Булганину не удалось. Но внимание Николая Александровича привлекали и другие яркие и красивые женщины.
Майя Плисецкая, которую КГБ не выпускал за границу, попыталась обратиться за помощью к главе правительства. Булганин сам подошел к ней на приеме в норвежском посольстве.
«Он еще и рот не успел открыть, — вспоминала Плисецкая, — как я — неожиданно для себя самой — вдруг сказала ему:
— Меня сильно обижают, Николай Александрович. Очень сильно. Не пускают за границу. Чем я провинилась?
Булганин опустил глаза и ответил почти тургеневской фразой:
— А я думал, что вы счастливы.
Я не слушаю, говорю свое. Столько во мне накопилось, требует выхода:
— На меня наложили запрет на выезд. Ездят все солисты, кроме меня. На мои персональные приглашения. Все вместо меня.
— А почему вы раньше об этом не говорили?
Поди скажи. Я второй раз в жизни живьем его вижу. Вблизи. Говорю, что балет — искусство молодости, что если не сейчас, пока кругом зовут, то потом поздно будет.
Кому тогда нужна? И больно мне очень. За что так? Какая на мне вина?
Булганин хмурится. Но дослушивает до конца.
— Я все запомнил. Выясню это дело…»
Пообещал. И ничего не сделал! Видимо, сразу забыл о просьбе.
Накануне Нового — 1956 года в Кремле устроили бал.
«Булганин подходит, — пишет Майя Плисецкая, — «барыню» приглашает сплясать. Выхожу. Танцуем. Все чиновные собачьи морды умиление изображают. Ах, как славно. Ах, как мило. Ну какой же молодец наш премьер. Как споро танцует. Не хуже именитой балерины Большого. Гоголевская сцена!
