— Вы знакомы с капитаном Уизерсом?
— Вы хотите знать, не пользовался ли он услугами моей фирмы? Нет. Я подозреваю, что он не устраивает приемов.
— Кто первым ушел из бара, вы или сэр Герберт?
— Я действительно не помню. Я не так долго пробыл в баре.
— Куда вы направились потом?
— Я уже едва держался на ногах. Я проверил, все ли мои люди были на своих местах, а потом слуга принес мне легкий ужин к дворецкому в буфетную, которую я использовал под свой офис.
— Сколько времени прошло с момента ухода лорда Роберта?
— Я не знаю. Не очень много.
— Франсуа оставался с вами в буфетной?
— Конечно, нет.
— Кто-нибудь входил, пока вы были там?
— Не помню.
— Если, по зрелом размышлении, вы вспомните какого-нибудь свидетеля вашего одинокого ужина, вы поможете нам в нашей работе и избавите себя от дальнейших неприятностей.
— Я не понимаю вас. Вы что, хотите установить мое алиби на момент этого чрезвычайно прискорбного происшествия? По-моему, совершенно очевидно, что я не мог одновременно находиться в такси с лордом Робертом Госпеллом и в буфете Марсдон-Хауса.
— Почему вы решили, что преступление было совершено именно в тот короткий интервал времени, пока вы были в буфете?
— Тогда или позже, это одно и то же. И все же я попытаюсь помочь вам, инспектор. Я попробую вспомнить, не видел ли кто меня в комнате дворецкого.
— Благодарю вас. Насколько мне известно, вы были на концерте Сирмионского квартета в Констанс-стрит-холле 3 июня?
Вслед за этим вопросом Аллейна в комнате установилась глубокая тишина, которую нарушало лишь тиканье настольных часов. Неожиданно Аллейна посетила странная мысль. Ему стало казаться, что в комнате находятся четверо часов: Фокс, Даймитри, он сам и этот маленький пульсирующий механизм, стоящий на письменном столе.
Наконец Даймитри ответил:
— Да, я был на этом концерте. Я очень люблю музыку Баха.
— Вы, случайно, не видели там лорда Роберта?
Казалось, что крышка тех часов, которыми был Даймитри, неожиданно поднялась, и взору открылся лихорадочно работающий мозг. Должен он сказать да? Или нет?
— Я пытаюсь вспомнить. Мне кажется, я действительно припоминаю, что его светлость тоже был там.
— Вы совершенно правы, Даймитри. Он сидел недалеко от вас.
— Я мало обращаю внимания на окружающих, когда слушаю прекрасную музыку.
— Вы вернули сумочку миссис Холкат-Хэккет?
У Даймитри вырвалось резкое восклицание. Карандаш Фокса резко дернулся, проведя черту через всю записную книжку. Даймитри вытащил левую руку из кармана и уставился на свои пальцы. Три капельки крови упали на его полосатые брюки.
— У вас рука в крови, мистер Даймитри, — заметил Аллейн.
— Я сломал свой монокль, — сказал Даймитри.
— Вы сильно порезались? Фокс, моя аптечка в шкафу. По-моему, там есть вата и пластырь.
— Не нужно, — сказал Даймитри. — Ничего страшного.
Он обмотал свой тонкий шелковый носовой платок вокруг пальцев и прижал их к груди. Его лицо было белым, как мел.
— Вид крови всегда крайне неприятно действует на меня, — пояснил он.
— Я настаиваю, чтобы вы позволили мне перебинтовать вам руку, — сказал Аллейн.
Даймитри ничего не ответил. Фокс принес йод, вату и пластырь. Аллейн размотал платок. Два пальца были порезаны и сильно кровоточили. Пока Аллейн обрабатывал рану, Даймитри сидел с закрытыми глазами. Его рука была холодной и влажной.
— Ну вот, — наконец произнес Аллейн. — А сверху еще обмотаем платком, чтобы не было видно кровавых пятен, которые вас так расстраивают. Вы очень побледнели, мистер Даймитри. Не хотите немного коньяку?
— Нет. Нет, благодарю вас.
— Как вы себя чувствуете?
— Мне немного нехорошо. Прошу простить меня, но, пожалуй, мне лучше уйти.
— Конечно. Когда вы ответите на мой последний вопрос. Так вы все-таки вернули сумочку миссис Холкат-Хэккет?
— Я не вполне вас понимаю. Мы говорили о сумочке леди Каррадос.
— А сейчас мы говорим о сумочке миссис Холкат-Хэккет, которую вы взяли из-за подлокотника дивана на концерте Сирмионского квартета. Вы будете отрицать, что взяли ее?
— Я отказываюсь продолжать этот разговор. На все дальнейшие вопросы я буду отвечать лишь в присутствии моего адвоката. Это мое последнее слово.
