— Прекрасной и доброй была Карима, жена Тарма, — шепча, отступил Альберих. — Великий Гот, ты так и остался Кощеем. Росомоны лучшие союзники, которых мы имели. Теперь они все уйдут, вслед за Тармом.
Телохранитель передал служке гидрию и прислушался к пению прорицательницы.
— Солнце померкло, земля тонет в море, срываются с неба светлые звезды. Жар нестерпимый до неба доходит. — Вельва устало опустилась на корточки, сгребла в мешочек гадальные кости. Прошептала:
— Волк поражает Одина. Наступает Рагнарок. Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется жадный. — Прорицательница поднялась и направилась к трону Германариха.
— Что скажешь старуха? — царь с презрением посмотрел на гадалку.
— Правду. Ты в опасности. Готы в опасности. Наступают сумерки богов, — вынесла приговор вельва.
Германарих отпил из кубка, на подбородок упала алая капля. Потекла, оставляя красный след. Царь обтерся рукавом.
— Иди прочь.
— Наступают сумерки богов, — повторила вельва удаляясь.
Германарих допил вино.
В зал вошел Икмор. Он едва скрывал свое недовольство: вот уже год, изо дня в день он приходит в храм Германариха и поет эпиталамы[86].
Вечером, как обычно, во дворце пировали. Вино лилось рекой. Готы и приглашенные иноплеменники кричали здравницы столетнему царю, похвалялись боевыми подвигами и грядущими победами. Возливалось жертвенное вино к подножию Одина, Тора, Хеймдаля, Фрейру и другим богам-асам.
Раскрасневшийся, разгоряченный вином Германарих восторженно оглядывал зал. Сердце его наполняла гордость за своих боевых вождей, за непобедимый народ.
— Ха, кто сказал, что слава готов меркнет?! — пьяно воскликнул царь, взмахивая золотым ритоном[87], обливая пурпурные одежды пурпурным вином.
— Мы! — раздался крик рядом с троном.
— Смерть Кощею! — К Германариху рванулись двое убийц, выхватывая из-под плащей короткие мечи.
— Стража! — взревел царь, падая в кресло, выплескивая вино в лицо палача.
— Стража! — завизжал Великий Гот, выставляя перед собой руки и колени, поджимая ноги.
— Прими смерть за сестру нашу, — прошептал один из убийц, вонзая меч в бок Германариху.
— За прекрасную Кариму! — воскликнул второй, пронзая царю ногу.
— Стража! — визгливый крик перекрыл шум в зале.
Альберих метнул копье, пронзая грудь росомона. Второй убийца успел нанести царю еще несколько колотых ран, пока его неистово рубили мечами. Мертвые тела скатились с подножия трона, но их продолжали рубить и топтать поднявшиеся из-за столов пьяные готы. Стража, опустив копья, окружила трон. Обычно, во время пиров, они стояли с внешней стороны храмовых стен. На праздники возлияний допускались ближние люди, среди которых не должно быть заговорщиков-убийц.
Альберих склонился над вжавшимся в кресло, истекающим кровью Германарихом. В серых глазах царя застыл животный страх.
— Кто? — прохрипел Германарих.
— Братья Каримы — Сар и Амий, — ответил Альберих.
— Казнить.
— Они мертвы.
— Приведите скальда и вельву, — прошептал царь, закрывая глаза. Руки впились во влажный живот, нащупали пояс и кинжал.
— Напасть на меня! — Гнев застлал сознание. — Убейте их, — прохрипел царь.
— Они мертвы, — повторил Альберих громче.
— Вывесить на крепостной стене.
Телохранителя отстранила в сторону, появившаяся предсказательница, за которой ходила слава хорошей целительницы.
— Открой глаза, Германарих.
Царь медленно раскрыл мутные, испуганные глаза. В туманной дымке увидел над собой плавающее морщинистое лицо вельвы. Старуха улыбнулась беззубым ртом.
— Ты будешь жить, Германарих. Закрой глаза.
Целительница повернулась к Альбериху и явившемуся Икмору, скальд знал толк в травах и травяных настоях.
— Освободите зал от посторонних. Икмор, мне нужна теплая вода.
— Я принесу, — вызвался телохранитель.
— Очистить зал! — отдал приказ Икмор.
Стража кинулась на протрезвевших готов, пораженных покушением на царя.
— Все прочь! Прочь!!!
Икмор взял Германариха на руки. Царь раскрыл глаза. Круглая зала, статуи богов, длинные пиршественные столы, пламя факелов, кружились перед очами Германариха в багровых туманных всполохах. Предметы то приближались, то отступали, затягиваясь кровавой дымкой.
