Джейк Хокет, по обыкновению, говорил больше всех. Разумеется, от такого человека, как он, трудно было ожидать, что он проявит такт и будет вести себя так, словно его и его друзей никто не подозревает в причастности к убийству. Юный Хорн весьма деликатно пытался удержать его, когда он начал поносить трех убитых миллионеров. Но Джейк в любой момент готов был с одинаковым пылом обрушиться и на друзей, и на врагов. Он облегчил себе душу совершенно нецензурным надгробным словом покойному Гидеону Уайзу. Элиас сидел неподвижно и казался безразличным; очки скрывали выражение его глаз.
– Совершенно бесполезно, я полагаю, указывать вам, сколь недостойны ваши замечания, – холодно сказал Нэрс. – Быть может, вы лучше поймете меня, если я скажу вам, что они бесстыдны. Фактически вы признаетесь в том, что ненавидели покойного.
– И вы намерены упрятать меня за это в тюрьму? – усмехнулся революционер. – Ну что ж! Вам придется построить тюрьму всего лишь на миллион человек, если вы захотите посадить всех бедняков, которые имели основание ненавидеть Гидеона Уайза. И вы знаете не хуже меня, что я говорю чистейшую правду!
Нэрс ничего не ответил. Все молчали; наконец, Элиас заговорил, слегка шепелявя:
– Мне кажется, что подобный спор совершенно бесцелен и бесполезен как для одной, так и для другой стороны. Вы вызвали нас сюда либо для того, чтобы мы рассказали вам все, что мы знаем, либо для того, чтобы подвергнуть нас перекрестному допросу. Если вы верите нам, то мы скажем вам, что ничего не знаем. Если вы не верите, то вы должны сказать нам, в чем вы нас обвиняете, либо – если у вас хватит вежливости – держать ваше мнение при себе. Никто из вас не сможет найти ни малейшей улики, указывающей на какую бы то ни было нашу причастность к этому делу. Мы к нему причастны не больше, чем к убийству Юлия Цезаря. Вы не смеете арестовать нас, а верить нам не хотите. Какой же смысл в нашем присутствии здесь?
Он встал и неторопливо застегнул пальто. Его товарищи последовали его примеру. Все трое направились к выходу. Остановившись на пороге, Хорн повернул к оставшимся в комнате свое бледное лицо – лицо фанатика.
– Напомню вам, – сказал он, – что я всю войну просидел в тюрьме, в ужаснейших условиях, из-за того, что отказался проливать человеческую кровь.
С этими словами он вышел, и присутствующие в комнате мрачно поглядели друг на друга.
– Я сомневаюсь, что мы победили, хоть противник и отступил, – произнес патер Браун.
– Я возмущен только поведением этого негодяя Хокета, – сказал Нэрс. – Хорн все-таки джентльмен. Но, что бы они ни говорили, я твердо уверен: они что-то знают. Они замешаны в этом деле – по крайней мере двое из них. В сущности, они сами в этом признались. Они дразнили нас тем, что мы не можем доказать свою правоту, а не тем, что мы ошибаемся. Ваше мнение, патер Браун?
Священник поглядел на Нэрса удивительно кротко и задумчиво.
– Вы совершенно правы, – промолвил он. – Я также уверен, что один из них знает гораздо больше того, что он сказал нам. Но я предпочту до поры до времени не называть его имени.
Нэрс выронил монокль и пронзительно посмотрел на патера Брауна.
– Это невозможно, – сказал он. – Вам, я надеюсь, известно, что закон карает за сокрытие сведений. Вы можете оказаться в скверном положении.
– Мое положение весьма просто, – ответил священник. – Я явился сюда исключительно в целях защиты законных интересов моего друга Хокета. Мне кажется, я не нарушу их, если скажу вам, что он в самом недалеком будущем намерен порвать с тайной организацией и с социализмом. У меня даже есть все основания думать, что он в конце концов примет католичество.
– Хокет? – воскликнул Нэрс недоверчиво. – Да ведь он с утра до вечера только и делает, что проклинает духовенство!
– Мне кажется, вы недостаточно разбираетесь в подобного рода людях, – мягко сказал патер Браун. – Но мы собрались здесь не для того, чтобы разбираться в психологии. Я упомянул об этом лишь с тем, чтобы облегчить вам поиски.
– Вы правы! Нам теперь гораздо легче будет ухватить за шиворот этого узколицего каналью Элиаса. Не удивлюсь нисколько, если убийцей окажется именно он. В жизни не видал второго такого хладнокровного, коварного, вечно ухмыляющегося дьявола.
