— Возможно, — сказал Феррус, возвращаясь к доске.
Ловушка захлопывалась; по напряженному выражению его лица было видно, что он это понимает. Однако оно также показывало, что он лишь знает о ее существовании — но не видит, где она скрыта.
Все еще так слеп…
Передвинув императрицу, Фулгрим оставил императора без защиты.
— Да, — продолжил он. — Интригующая допущением, что над императором могут властвовать те же законы и правила, которые сковывают обычных людей. Что подобному существу можно причинить вред, и это будет считаться справедливым и законным.
— Думаешь, так быть не должно?
— Я думаю, это подразумевает, что лидер или даже отец может иметь изъяны.
— У всех людей есть изъяны — они и делают их людьми. А способность разглядеть изъян в себе и исправить — признак людей великих. Такой самоанализ свойственен лишь хорошим лидерам.
«Какая ирония», — хотел сказать Фулгрим, но вместо этого заметил:
— И кто теперь тянет время, брат? — сознательно использовав против Ферруса его собственное обвинение в надежде получить психологическое преимущество.
— Я не тяну время. — В Горгоне вновь начал разгораться гнев, судя по тому, как он сжимал и разжимал кулаки.
— Так действуй.
— Ты торопишь меня в надежде, что я ошибусь.
Тебя незачем подстрекать, дорогой брат.
Закованная в латную перчатку рука Ферруса замерла над тетрархом. Один угловой ход — и он убьет аналогичную фигуру в армии Фулгрима. Такой ход назывался «Мечелом», и в данной версии регицида превращал победившего тетрарха в примарха — фигуру куда более маневренную и, следовательно, мощную.
— Ты что-то скрываешь, — сказал он, все еще колеблясь.
— А ты ведешь себя совсем не так, как должен, брат, — прорычал Фулгрим, оскалившись.
Феррус, казалось, не обратил внимания. Он не сводил глаз с доски и терзался сомнениями.
— Следует ли мне убить его?
Сколько раз я задавал себе этот же вопрос?
После этого хода Феррус должен будет выдержать пока неизвестную атаку Фулгрима, но теперь уже с еще одним примархом в армии. Он внимательно осмотрел доску, но признаков опасности не нашел.
— Ничего у тебя нет… — с улыбкой пробормотал он. — Ты, как обычно, четкой стратегии предпочитаешь уловки.
— Так покажи мне свою, — предложил Фулгрим. — Но сначала ответь на мой вопрос. Ты тетрарх или император?
Феррус взглянул на него воинственно и вызывающе.
— Никто не может быть Императором, кроме самого Императора, — объявил он и, выдвинув своего тетрарха вперед, взял им противостоящую фигуру и заменил его примархом. — Во время игры я ассоциирую себя с тетрархом.
Вот он — брат, которого я знаю.
— Не притязающим на власть, живущим только чтоб служить, — сказал Фулгрим.
— Именно так.
— А теперь ты примарх.
— И опять — да. Твой ход, брат.
— Открывший свое истинное лицо.
— Разве это недостойно? — спросил Феррус, но не сумел скрыть гордость.
— Вовсе нет. Ты слишком прямодушен для притворства, дорогой брат.
Это было ошибкой. Фулгрим не собирался произносить эти слова вслух. Возможно, он не так хорошо контролировал ситуацию — и себя, — как думал?
Феррус раздраженно нахмурился.
— Это еще что значит?
Произнесенные слова не взять обратно, потому Фулгрим не стал отступать. Он указал раскрытой ладонью на доску с идущей игрой. Сделав последний ход, Фениксиец ответил с едва слышной печалью в голосе:
— Что ты не способен увидеть правду, когда она прямо перед тобой.
Гражданин, вставший рядом с новым примархом Ферруса в сделанном только что ходе, оказался экклезиархом. Оба дивинитарха Фулгрима и его второй экклезиарх тоже находились рядом. Они не могли одолеть примарха, ибо его правила хода и их относительное расположение такой возможности не давали. Но они могли сделать кое-что другое.
Феррус округлил глаза, заметив наконец ловушку.
— Не успел, — тихо сказал он. — Не успел…
Да, ни он, ни ты. И оказался слишком слаб…
Фулгрим на мгновение замер, не уверенный, откуда взялась эта мысль, но быстро пришел в себя.
— Это, — сказал он, постучав по груди в том месте, где колотилось сердце, — тебя и погубило. Ты слишком опрометчив, слишком горяч. Ты жертва своего гнева и своей самонадеянности. Как ты можешь быть столь нетерпелив, Феррус? Ты говоришь про изъяны, про качества великих людей. Но разве мы не велики? И не должны ли в таком случае видеть присущие нам недостатки? Ты их видишь?
