Мальчик исчезает.
Банни в новом приступе головокружения на мгновение ухватывается за железные перила и мечтает о том, чтобы события перестали разворачиваться с такой бешеной скоростью. Он чувствует, что нить разорвалась, и теперь он, ни к чему не привязанный, болтается где-то позади всего, что хотя бы отдаленно напоминало бы реальность, и у него нет ни малейшего представления или хотя бы смутной догадки, что же ему теперь, черт возьми, делать. Что ему теперь делать?
Он смотрит вниз на двор перед домом и видит небольшое сборище жильцов, которые стоят и курят в длиннющей полосе вечерней тени, отбрасываемой зданием. Наружу их выманило появление “скорой помощи” и полицейской машины. Все собравшиеся (до него вдруг доходит) — женщины, они тихо разговаривают между собой, но время от времени бросают взгляды вверх, на Банни. Банни видит Синтию в ее желтой мини-юбке и хлопковой майке: она разговаривает с молодой матерью, к рельефному бедру которой накрепко приварен ребенок. Синтия бросает на землю сигарету и растирает ее точным поворотом шлепанца. Банни замечает, как вздрагивают мышцы на ее молодой ноге. Синтия смотрит на Банни и улыбается длинными металлическими зубами. Потом она машет ему, подняв правую руку и пошевелив пальцами, и со своей позиции на балконе Банни отчетливо видит едва различимое возвышение юного холмика под натянутой тканью ее мини-юбки. Сколько ей, кстати, лет?
Что ему теперь делать?
Отвечая на грустное помахивание Синтии, Банни чувствует, как собирается мужская сила у него в паху, и думает о том, что, возможно, в каком-то смысле ответ ему известен. А еще он думает — но уже на совсем другом уровне — о том, что, возможно, в каком-то ином смысле ответ ему вовсе и не известен. Он решает было, что надо проработать этот вопрос, но в то же время обнаруживает, с чувством облегчения, что ему наплевать. Жизненная энергия трусливо снимается с лагеря и оставляет его, но при этом Банни замечает, что член его парадоксальным образом затвердел, и, когда Банни отрывается от балконных перил, чтобы вернуться в квартиру, ему становится грустно и одиноко.
Банни-младший сидит на диване, вырубленный телевизором, и сжимает коленями огромную бутылку кока-колы. У него заболевание, которое называется блефарит, или хроническое воспаление век, или как-то так, а гормональные глазные капли закончились. Его веки покраснели, припухли и покрылись язвочками, и мальчик думает, что надо будет как-нибудь найти подходящий момент и сказать об этом отцу — может, он купит еще капель. Банни-младший рад, что все ушли. Полиция. Санитары “скорой помощи”. Ему надоело, что они все смотрели и смотрели на него и шептались в коридоре так, как будто он глухой или типа того. Изза них он думал о маме, а каждый раз, когда он думал о маме, он чувствовал себя так, будто вот-вот провалится куда-то в центр мира. Они, не переставая, спрашивали, как он, а он всего лишь пытался посмотреть телевизор. Ну неужели нельзя дать человеку хоть немного покоя?
Он замечает, что в гостиную входит отец, а Банни-младший как раз только-только вспомнил, что забыл принести ему еще пива из холодильника. И как это он мог забыть? Лицо отца похоже на серый войлок. И походка какая-то другая, как будто бы он не вполне уверен, в чью гостиную только что вошел, как будто бы слегка задремал на ходу. — Ну и где мое пиво? — спрашивает Банни, как в замедленной съемке опускаясь на диван рядом с Баннимладшим.
— Пап, я забыл, — говорит Банни-младший. — Телевизор был включен. Рукав одного из выброшенных свитеров Банни безвольно свисает с телевизора, частично загораживая экран, который показывает что-то вроде выпуска новостей с участием жирафа, лежащего без движения на боку в вольере лондонского зоопарка. Вокруг собралось несколько служащих и врачей в резиновых сапогах, и над телом жирафа поднимаются арабески дыма.
— Зачем ты это смотришь? — спрашивает Банни, имея в виду новости, — он не знает, что еще уместно было бы сказать. Мальчик быстро моргает, чтобы глазам стало немного полегче, вытирает лоб тыльной стороной ладони и говорит:
