Она улыбнулась, вспомнив то утро в амбаре, когда она с беспокойством и страхом спросила: неужели люди на самом деле так неприлично ведут себя? Теперь она стала намного умнее, уверенная, что люди делают почти все, прозаическое или поэтическое, получая бесконечное множество удивительных результатов.
Результаты? Ах да, результаты! Чувство удовлетворения, насыщения, абсолютной гармонии и завершенности — за которыми последует так же неизбежно, как ночь следует за днем, новое медленное, восхитительное нарастание желания. Одновременно — восхитительное и невыносимое. Оно было бы невыносимым, если бы ее не ожидало очередное свидание.
Мари-Лор поняла, что может вызывать новые ощущения в любое время. Время от времени неожиданно и очень точно. Это обрадовало ее, — ведь тело могло воспроизводить самые сложные и эфемерные ощущения. Она изумлялась, как воспоминание (одно воспоминание!) о ласке могло вызвать дрожь во всем теле.
Стоя на кухне у таза с водой, Мари-Лор неожиданно для себя ощущала, как пробуждается ее чувственность. Она переносилась в то время, когда Жозеф впервые коснулся языком ямочки на ее шее или когда его пальцы коснулись (всего лишь коснулись!) складочки под ее ягодицами.
Она вибрировала как камертон — внутри как будто пылал огонь, а ее воображение покорно вслед за телом восстанавливало в памяти произошедшее. Бесполезно было сопротивляться. Все, что она могла, это удержаться на ногах, когда чувства охватывали ее. Она упиралась ногами в пол, выгибала шею, поджимала пальцы ног и просто отдавалась наслаждению, владевшему ее телом.
Мари-Лор чувствовала себя совершенно удовлетворенной. Но лишь на мгновение. Затем в ней сразу же просыпалось желание — она так хотела его физически, а не воспоминания. Хотела прямо сейчас, а не ночью. И тогда мышцы сводила судорога, а глаза наполнялись слезами.
«Прекрати, — ругала она себя. — Прекрати, надо работать». Она подавляла свои чувства, заставляла себя мыть и высушивать горшки, прежде чем придет Николя проверить, как идут дела на кухне. Мари-Лор осторожно вытерла блюдо из тонкого фарфора и поставила его на стопку уже готовых. Она отчаянно боролась со своими мыслями, стараясь вернуть их в реальный будничный мир — шумную, душную, грязную кухню, где у нее болела голова, ныли огрубевшие руки, а плечи становились несгибаемыми как камень.
Вернуться в этот мир было нелегко. Она постоянно преодолевала желание уступить своим измученным нервам и искушающему воображению. Но потерять над собой контроль означало бы катастрофу.
Больше всего девушка боялась разбить ужасно дорогой фарфор. Она только надеялась, что это будет то, чего в семье имеется в избытке, как чашек или блюдец. Николя не сможет скрыть, если она разобьет чайник. Придется доложить Горгоне, и за преступлением последует соответствующее наказание.
Конечно, ее накажут не сразу. Мари-Лор знала: какому бы наказанию ее ни подвергли, оно будет отложено до тех пор, пока Жозеф благополучно не женится и приданое не будет переписано в собственность семьи. А пока Горгона не рискнет вызвать его гнев, наказывая девушку, с которой он развлекается. Увольнение может подождать, пока он не уедет…
Мари-Лор чуть не присвистнула, неожиданно заметив отвратительное пятно пригоревшего жира, ускользнувшее от ее внимания. Она яростно принялась отдирать его. Пятно превратилось в ее смертельного врага, и не было ничего важнее, чем заставить его исчезнуть.
Но не страх перед наказанием рассеял ее мечтания и даже не вероятность того, что ее выгонят, не заплатив заработанных ею двадцати ливров.
Ее безжалостно вернула в реальность страшная пришедшая ей на ум фраза: «Пока он не уедет».
Да, этого оказалось достаточно, чтобы освободиться от фантазий и осознать свое положение: боль в спине, груда немытых горшков, жирная корка, не поддающаяся никакой чистке.
Он уедет в Париж за неделю до праздника Всех Святых. День был определен, подписан и закреплен печатью в условиях брачного контракта. Это произойдет независимо от того, разобьет она чайник или нет.
Раз уж она не может этого изменить, то не будет об этом думать. Не будет считать оставшиеся ночи — их все равно слишком мало. Она будет жить настоящим, домоет горшок — грязное пятно наконец уступило ее усилиям — и станет думать о том, как можно воспользоваться обстоятельствами.
