— Мой отец выглядел бы далеко не по-герцогски с выбитым передним зубом.
Раскрасневшиеся и запыхавшиеся, разделенные безопасными двадцатью или более дюймами, они улыбались друг другу, как актеры, вышедшие на поклоны после удачного выступления.
— Прошу прощения, — сказал виконт, — за порванное платье, мадемуазель Берне, но мне нужно было представить доказательства, которые бы убедили отца. Не имея времени договориться с вами заранее, я ограничился несколькими деталями.
«Лжец», — упрекнул он себя. Конечно же, он не имел ни малейшего намерения так жадно и бесцеремонно набрасываться на нее. Он обожал пуговки и кружева, замысловатые крючочки и петельки, умение ловко раздевать даму было одним из его талантов. Но соблазнительная небольшая прореха в ее платье, не длиннее его большого пальца, оказалась красноречивым доказательством в этом спектакле. В моральном кодексе отца это был знак, обозначающий нетерпеливое желание: хозяин не потерпит таких помех, как одежда служанки. Хозяин просто сорвет все, мешающее ему на пути к удовольствию, прежде чем швырнуть ее на постель, завернуть ее юбки и…
Таково было представление о развлечении со служанкой его отца, но не его. Конечно, нет. Он бы сорвал с нее платье умелым артистичным жестом. Сделал бы то, что ему нужно, и не занимался бы бесполезным самобичеванием.
Мари-Лор задумчиво кивнула.
— Но ваш брат. — Она нахмурилась. — Вы не предполагали, что граф месье Юбер тоже может здесь появиться?
Да, он не предполагал. И не мог предвидеть мерзких слов отца, раздававшихся в коридоре, где неподалеку спали слуги. Виконт поморщился. Она имела основания беспокоиться. Завтра утром все слуги и крестьяне, живущие в радиусе лиги от замка, будут знать эту историю.
И поскольку они, вероятно, уже насмехаются над явной неспособностью Юбера сделать жене ребенка, то этот новый всплеск шуток едва ли улучшит положение. Бедная раздражительная Амели, уже неуверенная в своей власти, каждый раз, когда слуга будет кланяться или служанка приседать перед ней, начнет думать, что над ней насмехаются или выражают презрение.
И во всем она будет обвинять Мари-Лор.
— Нет, — сказал Жозеф, — я не думал, что граф явится сюда. Как и о… э… о том, какие последствия это будет иметь для вас. Могу представить, — добавил он, — что и при самых лучших обстоятельствах моя невестка не слишком приятная хозяйка для слуг.
— Она сказала, что меня могут уволить за распутное поведение. — Голос Мари-Лор дрогнул.
— Не беспокойтесь. Я сделаю так, что этого не случится. — «Небольшая светская учтивость вот и все, что потребуется», — подумал он. — Но, боюсь, я не смогу превратить ее в добрую хозяйку.
Девушка пожала плечами, и он смутился. Было очевидно, что сейчас «хорошие» условия беспокоили ее меньше всего.
— Не беспокойтесь, — повторил он, — я обещаю, что вы не потеряете работу. Хотя бы это я могу сделать для человека, спасшего мне жизнь.
Ей хотелось, чтобы он не был так любезен, не сочувствовал ее положению. Она бы предпочла видеть его рассерженным, каким он был прошлой зимой, когда отчитывал ее за то, что она читала на страницах не написанное автором. Тот неприятный человек мог бы силой овладеть ею. Если бы тот человек был с ней здесь, она испытывала бы только возмущение.
Но он был так добр и так приветливо улыбался, и с этим ничего нельзя было поделать: она знала, с какой радостью ответила бы на его ласки. Она ничего не боялась: ее тело переполняло то же желание, владевшее ею в ту ночь, когда она смотрела на него спящего, только, что еще хуже, на этот раз не было удивления или чувства вины.
«Он должен был почувствовать, как сильно я хочу его, — думала она, — несмотря на то что тактично предпочитает не замечать этого». Значит, предположила Мари-Лор, ей остается делать то же самое. Как и он, она будет притворяться, что ничего особенного не произошло.
— Мы не оставили бы вас умирать у наших дверей. — Слова прозвучали резче, чем она хотела. — Во всяком случае, вас спас мой брат.
— Надеюсь, он здоров, — сказал виконт. Он вежливо игнорировал ее грубость, и это казалось упреком. — Он все еще изучает медицину?
