Если бы Ипуки был поблизости! Его-то я могла бы расспросить, и он бы мне все объяснил. Но я уже давно потеряла его из виду, а люди, стоявшие вокруг меня, сами мало что знали.
Как тихо вдруг стало! Она приближается? Но разве ее не приветствуют криками?
– На живот! – прошипели мне в ухо резко, но не громко. И я увидела, что стою одна-одинешенька, тогда как все остальные вокруг плашмя лежат на земле. Я в испуге сделала то же самое.
Неужели она уже прошла? Интересно, как она выглядит? Не такая ли она большая, неуклюжая и толстая, как Ити? Или же стройная, нежная и тонкая, как будто неземная? Никто из нас не мог этого сказать. Разве рабу дозволено лицезреть бога?
Моя мать уже поднялась с земли, и я увидела, что ее лицо покраснело от слез. И почему только она плачет? Все это совсем не было ужасным! Сама же я испытывала не страх, а только большую робость, но не удручающую, а трогающую душу.
Я глажу руку матери и спрашиваю:
– Что с тобой?
Я осмеливаюсь говорить шепотом, потому что вокруг уже давно снова стало шумно.
– Если б я только знала, какому богу здесь нужно молиться! запинаясь, отвечает мать. Я никогда не видела ее такой растерянной, как сейчас. – Амону? – продолжает она, обращаясь скорее к себе или к кому-то неизвестному, чем ко мне. – Но кто такой Амон? Или Себеку? Но кто такой Себек? А те, кого я знаю, так далеко!
Тогда я понимаю, что она подавлена и напутана всем тем чужим, непривычным, диковинным, что обрушилось на нас и смело все, что до сих пор было нашей жизнью. Я стою рядом с ней и чувствую, что меня влечет к себе и даже наполняет неясной надеждой как раз то, что так расстраивает ее. Могу ли я ей помочь? Могу ли я? Тысячу раз до этого я искала у нее поддержки, и всегда она утешала меня. Могу ли теперь я подбодрить ее?
Вдруг к моим ногам падает зрелый инжир. Я поднимаю его и протягиваю матери.
– Возьми, мама, съешь!
Мать пробует инжир, и ее лицо светлеет. Она отдает мне половину плода. Фрукты здесь сладкие, это я уже знала. Потом мать смотрит на могучие, широко раскинувшиеся ветви дерева, листья которого слабо шелестят на легком ветру, и внезапно падает на колени у его ствола и прячет лицо в ладонях. Я не знаю, то ли она плачет, то ли молится.
– На этом дереве живет какая-нибудь богиня? – спрашиваю я у одного из тех, кто стоит рядом со мной.
Он утвердительно кивает.
На душе у меня торжественно. Я осторожно обхожу вокруг могучего дерева, которое с трудом могли бы обхватить три человека. Я смотрю на ветви, в которых играет легкий ветер, и жду, что вот-вот увижу лик богини, наверняка наблюдающей за нами из полутьмы листвы. Интересно, похожа она на людей или, может быть, на животное? Однако мой взгляд теряется в густых зеленых зарослях ветвей, сквозь которые то здесь, то там все же пробивается солнечный луч. Мне приходится закрыть глаза, потому что их слепит сверкание пылинок, танцующих в луче света, а когда я их снова открываю, то вижу перед собой детское личико.
На одной из нижних ветвей, свисающей почти до самой земли, сидит девочка. У нее такое светлое, приветливое лицо, какого я еще никогда ни у кого не видела, но волосы такие же темные, как у меня. Они заплетены в многочисленные тонкие косички, которые закрывают затылок и падают на левое плечо. А на правом виске – искусно завитый локон. Маленькое сияющее личико как бы заключено в черную рамку.
Как зачарованная, уставилась я на незнакомую, удивительную девочку и не решаюсь заговорить. Тогда она манит меня к себе.
– Ты тоже из тех, что прибыли из земли Пунт? – спрашивает она, но так тихо, что я едва понимаю ее.
«Значит, это не богиня, – думаю я, – иначе она бы знала, что я одна из проданных в неволю». Я смелею и подхожу поближе.
– Да! – отвечаю я.
– А правда ли, – продолжает допытываться девочка, – что в зашей стране Хепра каждое утро поднимается из подземного царства?
– Хепра? – в моем вопросе больше любопытства, чем удивления, ведь с тех пор, как я попала сюда, я на каждом шагу слышу столько диковинного, что уже перестала удивляться; мне только хочется как можно больше узнать. – Кто это Хепра?
