Удивительно, как в жизни одно событие тянет за собой другое: останься я вчера дома, не пришлось бы звонить тете, та не побеспокоила бы Сергея Владимировича, а тот не начал бы гнать волну, и Лехе не пришло бы в голову запускать программу поиска. Выходит, опять я виновата и должна свою вину искупить. Только перед кем? А может, засиделась я в этом городке — пора собирать чемодан и уезжать? Но куда? К родителям в пригород, и каждый день — автобус с пересадкой — сеять разумное, доброе, вечное… Или в столицу, делить с мужем совместно нажитое имущество, сойтись в последней схватке с Ираидой, отвоевать однокомнатную квартиру с видом на Кольцевую автодорогу и опять же — сеять… Или разумнее отбыть в качестве приживалки в Ниццу? Но если я начну играть против Сергея Владимировича, не видать мне Лазурного берега ни в этой жизни, ни в следующей.
Поэтому я молчала. Слушала Леху, головой кивала, принесла пепельницу и налила ему очередную чашечку кофе.
— Может, тортик съешь? Остался еще кусочек в холодильнике.
Леха поперхнулся на полуслове, но тут же оправился и возмущенно заорал:
— Ты хоть слышишь, о чем я говорю?
— Слышу, конечно, как ты битый час уговариваешь меня, что в городе орудует кровавый маньяк, только не очень верю. Жаль девочек, но где же здесь преступный умысел?
— Алкоголь в крови!
— Все погибшие — из семей алкоголиков. Не принимается.
— Возраст!
— Двенадцать лет — начало подросткового кризиса. Мимо.
— Они все лечились в психиатрической больнице.
— Что? — я вспомнила хитрые глазки погибшей девочки. — Ты хочешь сказать, что та чумазенькая была слабоумной?
Лешка посмеялся над моим невежеством. Оказывается, это взрослым нужно добровольное согласие или решение суда, чтобы стать пациентом психиатрической больницы. В случае с детьми достаточно желания родителей или органов народного образования. А чтобы такое желание возникло, нужно лишь регулярно убегать из дома, дерзить учителям, прогуливать уроки, таскать у одноклассников деньги из карманов, участвовать в драках. Можно также по ночам вскрывать ларьки на рынке, ссориться с родителями, обкрадывать родную бабушку или ругаться с директором детского дома. Все это называется поведенческими нарушениями или эмоциональными расстройствами. У детей, не у взрослых, которым лишь остается диагностировать у ребенка психическое заболевание, отвести его в больницу и умыть руки: мы не виноваты — болезнь. А можно ничего из вышеперечисленного и не совершать. Достаточно, чтобы родителей лишили родительских прав — и ребенка определят в детский дом. И где он проведет время, пока решается его судьба? Угадали. В детской психушке.
Среди трех погибших девочек не было душевнобольных. Просто первая пускалась в бега всякий раз, когда мамаша приводила очередного папу, вторая провела месяц в больнице после кражи бабушкиного кольца, а третья любила выпрашивать мелочь на рынках и вокзалах. И всех троих сердобольные родители предполагали избавить от дурных привычек с помощью таблеток и уколов.
— А как же ты на больницу вышел?
— А я, как кто сбежит из больницы, всегда протокол пишу.
— А что, дети там взаперти сидят? — удивилась я.
— Ты слушаешь, что я говорю? Конечно, взаперти.
— Как же так, без суда и следствия?
— Ты будешь речи про гуманизм говорить или поможешь мне маньяка вычислить?
— Каким образом?
— Будешь рассказывать мне обо всем, что происходит в больнице.
— А как, позвольте полюбопытствовать, я об этом узнаю?
— Поработаешь там санитаркой.
— …?
Предложи мне Леха поставить жучки в кабинете Сергея Владимировича или переспать с племянником, чтобы узнать код секретного сейфа, я бы так не возмутилась. Но предложить мне елозить грязной тряпкой по грязной лестнице! Поймите правильно, я уважаю труд уборщиц, только не хочу быть одной из них.
Но, как я уже говорила, Леха знал пароль. Он задумчиво посмотрел на меня своими голубыми глазами, хитро улыбнулся и спросил:
— А помнишь, как я полез на дерево воздушного змея снимать, упал, а ты мне царапины йодом мазала?
Итак, Леха знал пароль и воспользовался им безошибочно. Но ему, как и многим другим, изменило чувство меры. А ведь поговорке «Лучшее — враг хорошего» не одна сотня лет. Вот и Леха, используя воспоминания о детской дружбе, без особого труда уговорил меня помочь в расследовании. Ну и достаточно, говори спасибо, допивай кофе и уходи. Так нет, нужно меня посильнее к себе привязать. А как это проще всего сделать, если он — молодой красивый мужик, овеянный горькой славой героя, а я — одинокая женщина, брошенная мужем. Ответ прост и незамысловат. И в девяносто девяти случаях из ста — верен. Но я-то, как назло, принадлежу к сотому. И секс не привязывает меня к мужчине, а освобождает. Единственным исключением был мой муж. Его рассеянность, взгляд, обращенный внутрь, небрежный жест, которым он откидывал волосы со лба, его мысли, струйками воды текущие сквозь мои жадные пальцы, — я понимала, о чем он говорит, но тайна рождения мира, который он рисовал передо мной, так и оставалась для меня тайной. Мы получали одинаковые оценки на экзамене, читали одинаковые книги, вместе защищали диссертации, тем не менее я всегда ощущала себя на шаг, а то и на два позади. Он мог преспокойно поднять голову от раковины, куда чистил картошку, пока я резала мясо, улыбнуться в мою сторону и сказать: «Я вот сейчас подумал — граница между добром и злом проходит внутри нас, и проводим ее мы сами», — и вернуться к картошке. А мне оставалось лишь злиться — я в это время думала, что говядина старая и отбивные получатся жесткими, и нужно будет их смазать майонезом и поставить в духовку. Не знаю, как скоро я начала бы ненавидеть мужа за годы, потраченные в попытке прожить его жизнь, судьба распорядилась иначе.
