После ужина я поднялась к себе в комнату и включила телевизор. Ничего интересного. Новости, новости, новости. Боевые действия в Чечне, боевые действия в Думе — это накануне отпуска-то! — котировка доллара на бирже, неутешительный — весьма, надо сказать, неутешительный — прогноз на предстоящую осень. Таньке туго придется… Надо бы разыскать ее, деньжат подкинуть, как раньше. А почему, собственно, как раньше? Сто долларов — разве это деньги? Отвалю ей тысчонку-другую. Приоденется подружка немножко. Перышки почистит.
Скучает небось без меня. Надо бы дозвониться до нее. Ну почему она не отвечает?
Танька к телефону не подошла. Лето… Может, она уехала с сыном отдыхать? Ага, на какие шиши, спрашивается? А ну ее в баню! В сентябре объявится как миленькая. В крайнем случае, в школу позвоню.
Положив трубку, я открыла Машенькин секретер и принялась разгребать сваленные в кучу бумаги и папки. Рисунки… Фотографии… Фотографий не так много. Большинство — с Вадимом.
И на всех они улыбаются. Наверное, Машенька и в самом деле любила этого большого мальчишку Наверное… А почему же тогда она от него уехала?
Сомнения одолели? Какие? Что-то ведь подтолкнуло ее на этот шаг… А рисунки хорошие. Натюрморты, пейзажи, портреты… Мама, папа, Вадим…
Какие-то девчонки — подружки, что ли? Детские лица, наброски… Карандаш, масло, акварель, гуашь… Ярко, талантливо… Жалко даже, что она так по-глупому распорядилась своей жизнью.
Многого могла бы достичь, дуреха… С такими-то родителями!
В половине двенадцатого ночи телефон пронзительно заверещал.
— Машенька, это Вадим. Ты еще не спишь?
— Пока нет.
— Чем занимаешься?
— Картины свои рассматриваю.
— Память-то хоть немного восстановилась?
— Пока нет. Но я нашла твой портрет.
— Может, помнишь, как ты его рисовала?
— Нет, не помню.
— Ты его не рисовала, а писала. Ты всегда злилась, когда кто-то говорил, что ты рисуешь. Всегда поправляла: «Я пишу».
— А как же, Вадик, я писала твой портрет?
— Вдохновенно. Я несколько часов тебе позировал, а в перерывах мы занимались любовью.
— Наверное, здорово это у нас получалось.
— Да, любимая. Мне до сих пор стыдно, что в лесочке я не сумел… Ты уж прости.
— Да ладно. А еще я нашла нашу с тобой фотографию.
— У нас было много фотографий. Ты ведь хотела сделать семейный альбом, помнишь, Маша?
— Семейный?!
— Ну да. Мы ведь хотели пожениться.
— Давай о другом поговорим, а лучше распрощаемся до завтра. Я хочу еще немного покопаться в своих рисунках.
— Если будет скучно, звони. Мобильный всегда со мной. Записывай. Я продиктую номер.
Все-таки странный этот Вадим. Странный и непонятный. Девушка его два с лишним года боролась за жизнь. На волоске ведь висела. А он ни разу — ни разу! — не навестил ее в больнице. Да что там не навестил — не позвонил даже. Ну как это можно объяснить? Ах, папенька не разрешил встречаться… Причина веская, ничего не скажешь. Наводит на мысли, знаете ли. А может, он просто боялся увидеть меня — ну, не меня, а Машеньку, конечно, — уродливой? Так это, извините, вообще попахивает предательством. И не попахивает даже — воняет вовсю, чего уж там мелочиться… Мне, например, все равно, как выглядит Макс. И случись с ним такая же беда… Нет, о чем это я? Накаркаю еще на бедную голову своего возлюбленного.
Ого, первый час уже, а сна ни в одном глазу.
Привычки старые сказываются. Ночь — самое время для работы. Но об этом давно уже пора позабыть. Я не Лена, я — Маша, Маша я. А Машенька проституткой не была. Машеньке спать давно пора.
Скинув с себя одежду, я неохотно нырнула в кровать, прихватив с собой пеструю стопочку Машенькиных рисунков. Досмотрю ух сегодня все до конца. Да и удовольствие мне это доставляет. Надо бы отобрать лучшие и повесить на стены. Вот этот, например, пейзаж очень хорош.
Или тот…
К большому ватманскому листу, на котором акварелью был нарисован (написан, написан, конечно!) прозрачный осенний пейзаж, приклеился листочек поменьше. Легонько потянув за край, я отцепила его и громко вскрикнула от неожиданности. На меня смотрел… Зак. Провалиться мне на этом месте — Зак! Скуластое морщинистое личико с кулачок. Настороженные маленькие глазки-буравчики. Тонкие губы, сложенные в презрительную гримаску. За ним, на заднем плане, легко читалась надпись: «Феллини». «Феллини» — знала я этот клуб. Зак же меня туда и водил — продавать повыгоднее. Но «Феллини» в Москве. А Маша…
