Я навесил палку на руку и весьма охотно полез в боковой карман сюртука за бумажником, решив дать и ему немного радости. Вынув бумажник, я при слабом свете отдаленного фонаря стал рыться в нем и вдруг увидел у самого моего горла пару огромнейших лап, затем почувствовал, что мне не хватает воздуха, — видимо, бродяга был специалистом своего дела.
Помню борьбу, помню, что мне удалось освободиться из цепких пальцев, помню, как я крикнул, выталкивая воздух из полузадушенного горла, как я отбросил бродягу, сам не подозревая о своей недюжинной физической силе.

— Ну и черт с тобой, если ты такой несговорчивый, — сказал бродяга, видимо, собираясь повернуться и отправиться дальше за новыми подвигами. И тут-то я совершил то, чему оправдания не найду никогда. Я перебросил палку в правую руку, взяв ее за конец, и кинулся на бродягу, он побежал от меня, испуская дикие вопли. Я гнался за человеком, как зверь, Глисс, с жаждой убить его, с палкой в одной руке, с бумажником в другой. Мы пробежали почти всю улицу, я настиг его и сзади, сзади, Глисс, с размаху с остервенением ударил его палкой по виску. Он рухнул, опрокинувшись назад, на затылок. Увидев несущегося вперед с револьвером полицейского, я бросился бежать. Инстинктивно кинулся вбок, в темный переулок и, путаясь в мешанине каких-то тупиков, пустырей и переулков, выбрался к остановке подземки. Вид у меня был, наверное, достаточно дикий, — немногие поздние пассажиры смотрели на меня с изумлением. Мод все знает, Глисс, — до самого момента ареста мы сидели, прижавшись друг к другу, оцепенев от обрушившегося на нас несчастья…
— А твой припадок, Сандерс? Значит, он тоже был инсценирован? — спросил я.
— Все, с начала до конца, — воскликнул он, останавливаясь передо мной и выгибая пальцы сплетенных рук так, что, казалось, лопнут сухожилия, — было ложью!.. И припадок, прорепетированный мной несколько раз, и музыка Мод, и ее беспокойство, — все, все с начала до конца! Все было подстроено, обдумано до мелочей, включая сюда и спешную постройку винтовой лестницы из спальни на второй этаж. Если бы все кончилось благополучно, все это получило бы свое оправдание, создало бы картину блестящей шутки. А сейчас… — и с тихим стоном Сандерс опустился на диван.
— Десять лет исканий, — продолжал он, — десять лет упорного труда, бесконечных опытов, кропотливой работы над мельчайшими деталями моего аппарата, переходы от отчаяния к надежде и снова к отчаянию и, наконец, полная, безусловная победа… а затем несколько минут этого ужаса, который уничтожил, растоптал и весь мой труд и мою победу…
— Но, Сандерс, — сказал я, — ведь дело, по-моему, обстоит вовсе уже не так мрачно. Ведь ты убил, защищаясь… Иди, сознайся, — никто не сможет обвинить тебя, и твое изобретение еще больше заставит всех изумляться… Ведь более выгодной обстановки для его успеха и не придумать!..
— А клятва, торжественно данная мною в присутствии вас всех, там, в участке, в том, что бумажник и палка у меня были украдены? А бегство от полицейского? А удар сзади, зверский, подлый удар, который никак нельзя квалифицировать как самозащиту? Нет, Глисс, я плохо разбираюсь в этих делах, но знаю, что оправдание тут исключено…
— Нет, нет, ни за что, — сказала Мод, — он не вынесет этого, он погибнет в тюрьме, нет, Глисс, это немыслимо!..
* * *
Глисс замолчал… Последние вспышки углей судорожным светом метались по полу и стенам, как зарницы отдаленной грозы.
— Ну, и что же, — спросил Клей, — на этом и кончается ваша история?
— Если хотите, — да, Клей. Это был мой последний разговор с Сандерсом и его женой. Вскоре они уехали из города, и у меня нет сведений о них.
Клей встал… Вынув из кармана перчатки, он медленно натянул их на пальцы. Подошел к углу, где стояла его палка, взял ее, отыскал на столе шляпу. Затем церемонно поклонился Глиссу.
— Будьте здоровы, Глисс, — сказал он, смотря на него с жестокой усмешкой, — что же касается душевной борьбы доктора Сандерса, то я принужден прекратить ее…
— Что вы хотите сказать, Клей? — вскочил Глисс со своего кресла, чувствуя, что на него надвигается что-то громадное и… страшное.