Слово чести - страница 135

– В социальном статусе тоже имеются свои проблемы, – ответил Тайсон.

– Безусловно. – Левин откинулся назад и устроился поудобнее на стуле. – Я следил за всей этой катавасией в печати и пытался поставить себя на ваше место – на скамье подсудимых. Я представлял, что сижу там, слушаю выступления свидетелей и смотрю на вас. Может быть, я завидую вашей внешности и положению в обществе, а может быть, на меня это наводит страх. Сидя на скамье подсудимых, а потом мысленно переносясь на места присяжных, я думаю про себя, что вы, по всей вероятности, представляете кульминационную точку нашей цивилизации, конечный продукт величайшего американского эксперимента. Я внимательно смотрю на вас с позиций защитника, и мне трудно поверить, что вы могли участвовать в тех событиях, о которых идет речь на суде. И это, лейтенант Тайсон, сильно меня пугает, потому что, если вы были способны совершить такое, тогда на что нам остается надеяться?

– Если честно, подполковник, то после Вьетнама я никогда не думал, осталась ли какая-нибудь надежда для кого-то из нас, – ответил Тайсон.

Левина опечалил столь откровенный ответ. Тайсон допил виски и снова закурил. Потом тихо произнес:

– Вы были совершенно правы, говоря, что так воспитала меня моя страна. На мое понимание долга и общее представление о добре и зле в меньшей мере оказала влияние армия в тот 1968 год, наоборот, в большей степени меня поразило то, что происходило в Америке. Мне было ужасно трудно служить стране, которая не выполняла свой долг по отношению ко мне. Преданность, подполковник, должна быть взаимной. Гражданин или солдат клянется в верности государству в обмен на защиту, на преданность государства каждому индивиду. Это – неписаный закон общества. В 1968 году я еще не совсем понимал его, но в глубине души я чувствовал, что страна бросила меня и моих людей на произвол судьбы так же, как и всю армию в Юго-Восточной Азии.

Левин покачал головой, сочувствуя Тайсону.

– А вот и наш обед. Приятного аппетита.

Оба ели в тишине, пока ее не нарушил любезный голос подполковника, будто предыдущая беседа никоим образом их не касалась.

– А теперь вы не хотите подписать присягу?

– А вы что, прихватили ее с собой?

– Вот она. – Левин похлопал себя по нагрудному карману. – Хотите подписать?

– Нет, мне просто стало любопытно, взяли ли вы ее с собой.

– Полегче, лейтенант.

– Извините, подполковник.

Левин махнул рукой.

– Не беда. Я позвонил в Вирджинию, в юридический колледж, чтобы узнать мнение юриста. Мне сказали, что раз вы уже ее подписывали в 1967 году, значит, больше не надо. Не забывайте, что вы все еще связаны со службой той присягой.

– Я понимаю.

Подполковник задумчиво жевал кусок хлеба и, проглотив его, произнес.

– Хотите небольшой совет?

Тайсон усмехнулся, за последние несколько недель ему надавали столько советов, что их хватило бы лет на двадцать вперед.

– Не думаю, что он окажется полезным для меня, – ответил он.

– Позвольте мне судить об этом. Вас послали служить ко мне, поэтому я даю вам совет как ваш командир.

– Слушаюсь.

Левин отпил глоток воды.

– Это вам на всякий случай, если вы не в курсе. Так вот, военная прокуратура очень нервничает по поводу предстоящего процесса, если таковой состоится. Они боятся вас.

Тайсон кивнул.

– Значит, все-таки есть какое-то преимущество в том, что ты уважаемый член общества?

– Совершенно верно. Я скажу вам, что именно пугает армию. Ее пугает скандал.

– Скандал?

– Угу. Прислушайтесь к тому, что я говорю, Тайсон. Это может спасти вашу шкуру. – Левин огляделся по сторонам, потом, придвинувшись поближе, заговорил доверительным тоном. – Любой офицер, который где-то напортачил, считается изменником, опорочившим офицерское звание, неважно, какого бы он ни был происхождения. Офицер – как священник. Это призвание, и когда отвечаешь на него, то оставляешь позади старый мир и входишь в новый. Это вам не вице-президентство, когда вы только руководите и несете ответственность за компанию, на которую работаете. Когда же вы становитесь офицером армии США, все ваши помыслы устремлены на несение военной службы, вы благоговеете перед армией, как священник перед церковью. Поэтому судить будут не только вас, но и нас всех: меня, капитана Ходжеза и так далее. Понятно?