Первый залп прошел слишком высоко. Он убил на противном берегу трех трактирщиков и пожилую монашку, некогда изобретшую, по слухам, колючую проволоку.
Второй был дан, как оказалось, холостыми патронами, предоставленными армии по ошибке.
Третий разнес вдребезги бортовые иллюминаторы Ирландского ВМФ, начищенные всего лишь на прошлой неделе.
На нем все патроны и кончились. А три танка заслонил мост.
Личный состав Ирландского ВМФ, распаленнный мыслью, что иллюминаторы он начищал за здорово живешь и подозрениями насчет измены, а также разгневанный страхом, коего он натерпелся, вытащил из карманов бойскаутские перочинные ножики и бросился в воды Лиффи. Он решил переплыть реку и перерезать горла личному составу сухопутных войск — или пасть при попытке проделать это.
Разгневанное население, взирая на своих погибших, издало могучий вопль смешанного происхождения — в состав его входили проклятия, погребальные плачи, боевые клики и мольбы о пощаде.
Затем синеватый дым растаял в зимнем воздухе, морские чайки, взлетевшие при звуках пальбы, вернулись по местам, и сразу последовала реакция чисто эмоциональная. Епископы принялись колотить окружающих посохами, инспектора тузить друг друга блокнотами, уцелевшие трактирщики молотить один другого пустыми бутылками, трудовая интеллигенция хлестать друг дружку зонтами, лавочники обмениваться залпами гнилых яиц и капустных кочерыжек, армейцы дубасили аркебузами кого ни попадя и в особенности военных моряков, кареты Святого Иоанна звонили в колокольчики, пожарники включили брандспойты, оказавшиеся, ясное дело, неисправными, члены Гаэльской Лиги бились на дубинках, баньши бранились, гномы гоношились, соратники по ИРА палили из «Томпсонов», психопаты набросились на парламентариев, манерные модницы кололи одна другую безопасными булавками, бычки бодались, гуртовщики лупцевали друг друга ясеневыми хлыстами, трущобники били витрины лавок, намереваясь приступить к мародерству, мистер Блум мирно удалился, Буян Бойлан украсил физиономию Маллигана медицинским фингалом, приходские пасторы надували щеки и мутузили один другого требниками, Гражданскую гвардию истребили на корню, а Самый Главный, стоя в глядящем на «О’Мару» эркерном окне, произносил на гаэльском поучительную речь насчет чудовищного поведения короля Генриха II.
Последние из захватчиков, уже исчезая под мостом имени Батта в направлении здания Таможни, обводили происходившее утомленными взглядами.
Пораженный раздором город предстал перед ними как бы трехслойным. Верхний слой состоял из метательных снарядов — котелков, башмаков, кирпичей, книг, бутылок и прочей дряни, парившей над толпой, точно божественный ореол, точно мячи над струями ярмарочного фонтана. Второй, ударный слой вздымался и опадал, мелькая и мерцая, а состоял он из тростей, зонтов, клюк, палиц, бутылок виски, полицейских и просто дубинок, шпал, кольев, кочерёг, хоккейных клюшек, трамвайных рельсов и кистеней. Третий слой был черным, путанным, уродливым, переплетенным, перекрученным, плотным, мерзопакостным и рыкливым. Состоял он, вроде бы, из людей, но ревел, как тигры во время кормежки. И все, кто в нем бился, наносили друг другу раны, увечья, проливали кровь и обливались ею, и как дикари кололи друг друга, резали, душили — багроволицые, машущие кулаками, огромные, буйные и злосчастные.
Когда они скрылись из виду, миссис О’Каллахан сказала:
— А я… ключи нашла.
— Где? — спросил Микки.
— У себя… в кармане.
Словно вальсируя, они миновали Северную Стену и выплыли ко входу в Док Большого Канала. Сквозь пелену дождя начали проступать очертания не зажженных маяков, справа потянулась вровень с водой Пиджин-Хаус-роуд. Карантинный госпиталь, Водоотливная станция, Спасательная станция, дымящие трубы самого Пиджин-Хауса, Главная электростанция — все попрощались с ними, и надолго.
Мистер Уайт спросил:
— Вы видели… всех этих людей?
— Они в нас… стреляли.
— Глупости.
Слева закачались два бакена, справа вытянулся бесконечный мол Пулбегова маяка. Они почти уже вышли в море, весьма неспокойное.
