Виталик жадно курил. Очищая прутиком грязь с пиджака, Глеб продолжал беседовать со своим сиденьем:
— Папанька-то твой, небось, окорочками мелким оптом торгует? Или польскими колготками? А ты сам, наверно, числишься среди своих знакомых как патриот земли русской, в свободное от школы время черных штукатуров по улицам, небось, всей компанией гоняете? Правильно, угадал. А знаешь ты хоть, чем мировые народы в главном-то друг от друга отличаются? Думаешь, рельефом земли, на которой они проживают? Или, может, бананами или осьминогами, которые они у себя там, в разных странах, за завтраком лопают, а? Может, косоглазостью или цветом кожи? Не знаешь? То-то же…
Языки у них разные, кретин, вот главное различие! Вот за что веками умные народы сражались — за свой язык! А ты даже одно русское слово на заборе правильно написать не можешь, как тот самый чурка!.. Чем ты тогда от узбека-то своего ненавистного отличаешься, а, патриот?
Сидеть было удобно.
Поплакав, молчаливый попробовал было вывернуться из-под Глеба и стряхнуть его на холодную ночную землю, но, коротко получив еще раз по загривку, опять тихонько захныкал.
— Вот, Виталик, довелось мне тут недавно услыхать, как один негритенок-студент на университетском юбилее стихи Пушкина по-русски читал — аж дух от восхищения захватывало! А когда вот такие, свои, рязанские морды, пытаются прилюдно про Ницше чего-то для них самих непонятное орать — блевать хочется.
— Знаешь, милок, — Глеб Никитин ласково похлопал лежащего парня по тощему заду, — я ведь лучше тебя знаю, что Цой жив, но не могу согласиться, когда ты и твои дружки-недоумки везде на фасадах карябают, что он «жыв»… Тебе, земеля, хоть иногда в башку приходит такая мысль, что твой дед на Рейхстаге писал грамотней, чем ты сейчас на заборе?
У моей матушки, Виталь, а ей-то уже за семьдесят будет, почерк до сих пор такой ясный, что когда читаю ее письма, знаю вроде, что на бумаге написано про именины кого-то из родни, а перед глазами все равно как строчки: «На холмах Грузии лежит ночная тьма…»
Виталик бросил огонек сигареты в кусты.
— И у меня ведь дядька Женька родной был, в Песочном, помнишь, жил, скотником работал. Так он «Евгения Онегина» под портвейн так дубасил наизусть, что мы пацанятами только его в гостях-то в деревне и слушались…
— Правильно, дружище! А эти вот, народные мстители, и книжек не читают, и взрослых не слушают. Ну и молодежь нынче пошла, тьфу! Даже драться как следует не умеют! И ведь все это происходит из-за повальной неграмотности и нелюбознательности. Нас-то в свое время основам махаловки учили даже классики. «Упор на левую ногу, правая напряжена и чуть согнута. Удар не только рукой, но и всем телом, снизу вверх, под подбородок». Как же был прав славный матрос Жухрай!
— Не-е, Глебка, ты чего-то не про то говоришь. Разве можно с этими гаденышами только книжками обходиться?! С монтировкой нужно ходить вечерами по нашему парку, вот! Это ведь ты был с самого своего детства домашним и книжным мальчиком, а эти… эти учатся своим гадостям в подворотнях.
Глеб поерзал, устраиваясь поудобней.
— Докладываю. После внимательного штудирования книги «Как закалялась сталь» мною была так же тщательно изучена другая книжица — «Побывай в Пэррисе и умри». Там уже было не про революционных российских матросов, а про подготовку современных американских спецназовцев. Соответственно, оттуда уже запомнились более жесткие цитаты и, извиняюсь, более садистские приемы.
А потом, после книжек-то этих полезных, случалось в моей жизни всякое интересное по этой теме. В мореходке с товарищами гоняли курсантскими ремнями гражданских хулиганов. И не раз. Бились за справедливость с нехорошими красномордыми мужиками в пивняках. С возрастом география расширялась — в Херсоне, на прекрасном южном пляже, местные ребятишки покушались как-то на святое, старались бить меня исключительно не по лицу, но, как видишь, выстоял, удалось тогда сохранить все ценное, что было на тот момент в моем растущем организме. Потом еще пару раз приходилось вставать вдвоем, втроем против толп мелких азиатов с корейских тунцеловов в барах Санта-Круса и Лас-Пальмаса. Тут уж больше от их нехороших рабочих ножей приходилось уворачиваться, да и не кулаками, а все больше ногами братьев-землян гасить…
