Я рылся тем временем в памяти, пытаясь отыскать верный ключ к его словам о собрании Рейси. Он назвал его так, словно каждому, кто интересуется живописью, оно должно быть отлично известно.
Тут меня озарило, и я словно вновь увидел загадочную усмешку на лице моей мамы.
— Послушайте, это не те ли картины, которые должны были перейти к бедняжке Луизе?
Селвин недоуменно поглядел на меня.
— Что еще за бедняжка Луиза? — и, не дожидаясь ответа, сказал: — Год назад они были у этой дурехи, у Нетты Косби. Понятное дело, она ни о чем не догадывалась.
Мы вопросительно поглядывали один на другого. Мой друг удивлялся моей малой осведомленности, а я, со своей стороны, старался проникнуть в генеалогию названной им Нетты Косби. Мне это наконец удалось.
— Косби? Вы имеете в виду Нетту Кент, которая вышла за Джима Косби?
— Именно. А Кенты в родстве с Рейси… Потому ей и достались картины…
Мной по-прежнему владели воспоминания.
— Я ведь чуть не женился на ней, когда кончил Гарвард, — сказал я, более адресуясь к себе, нежели к собеседнику.
— И получили бы в жены набитую дуру. Зато в придачу собрание дорафаэлевских итальянцев, одно из прекраснейших в мире.
— Прекраснейших в мире?
— Ну да, вы что, сами не видели? Впрочем, вы не могли его видеть. Сколько лет провели вы в Японии?.. Четыре года, так я и думал. А Нетта нашла картины только этой зимой.
— Что значит — нашла картины?
— На чердаке у старой мисс Рейси. Помните эту старуху, мисс Алатею? Жила на Десятой улице в страшном особняке, когда оба мы были мальчишками. По-моему, состояла в каком-то родстве с вашей матушкой. Так вот, старая дура прожила там добрых полвека, а на чердаке у нее, над самой башкой, лежало все это время на пять миллионов картин. Их, наверное, свалили туда после смерти бедного Рейси, он купил их в Италии бог весть когда. Не знаю, какой это Рейси, в этих Рейси сам черт ногу сломит, а я в родословных никогда не был силен. Знаю только, что всем и каждому Рейси приходились кузенами; возможно, это и было основным их занятием. И нью-йоркский Дом Рейси тоже, думаю, назван в их честь, хоть они его и не строили… Но был среди них один Рейси, молодой человек, о котором я очень хотел бы узнать поподробнее. От Нетты мне перепали кое-какие крупицы — ей-то вообще все равно. Совсем еще юным, только что из колледжа, он поехал в Италию, отец поручил ему купить старых мастеров для своей галереи; дело было, я думаю, в сороковых годах прошлого века. И он вернулся домой с этими неслыханными, с этими потрясающими картинами!.. Мальчуган в его возрасте!.. Только подумать!.. А старик лишил сына наследства за то, что тот привез хлам! Оба, и он и жена, умерли уже очень давно. Над ними так потешались после этой истории с картинами, что им пришлось скрыться, уехать куда-то в провинцию, жить там отшельниками. В спальне у Алатеи висели, говорят, их портреты; очень странные люди, не от мира сего. Один и я увидал, когда заезжал последний раз к Нетте; их девочка, единственное дитя, худенькая большелобая девочка. Бог мой, так это же ваша бедняжка Луиза.
Я кивнул.
— В платье из шотландской материи и в панталончиках?
— Да, в этом роде. А после смерти Луизы и обоих ее родителей картины, я так понимаю, достались старой мисс Рейси. В общем, тогда или позже — все равно безумно давно — Алатея их унаследовала вместе с особняком на Десятой улице. А когда и ее час пришел, оказалось, что за все эти годы старуха не удосужилась подняться хоть раз на чердак и взглянуть на картины.
— Хорошо, что же дальше?
— Что дальше? Она умирает без завещания, а Нетта Кент, теперь уже Косби, — ее ближайшая родственница. Наследство казалось сперва незавидным; Косби нуждались в наличных и решили продать особняк, а картины, мебель и прочее пустить с молотка.
Аукционист объяснил им, что за картины много не выручишь и пускать их в продажу с постельным бельем, коврами и кухонной утварью — значит самим сбивать цену и на то, и на это. Картины (их было двадцать пять — тридцать) Косби решили привести в божеский вид и развесить у себя, благо стены пустые. «Сейчас они в паутине, — подумалось Нетте, — но среди них должны быть приличные копии ранних итальянских полотен». Лишних денег, конечно, не было, и Нетта решила: чем тратиться на специалиста, она почистит картины сама. Но едва, засучив рукава своей кофты, она принялась за работу, является всеведущий Некто: вы ведь знаете эти сюжеты, в последний момент возникает именно такой господин. В нашем случае им оказался молчаливый француз, как-то связанный с Лувром. Француз привез Нетте письмо из Парижа, и она позвала его на один из своих идиотских приемов. Доложили о госте, и Нетта подумала: будет недурно, если он увидит ее неглиже, — вы ведь помните, какие у Нетты прелестные руки. Гость входит в столовую, видит ведро с кипятком, мыльные хлопья и Нетту перед картиной, и он с бешеной силой хватает Нетту за ее прелестные руки — так что оставляет на них черно-лиловый синяк.
