— Это успокоит и тигра, — согласился Вулф.
— Так и было. Я хорошо спал. Но на следующее утро — вчера — знаете, что произошло? Ко мне в гостиницу пришел человек с запиской от Филипа Ласцио. Он приглашал меня на ланч! Можете вы поверить в такое бесстыдство? Но это еще не все. Человеком, принесшим записку, был Альберто Мальфи!
— Да? Я и его должен знать?
— Не теперь. Теперь-то он не Альберто, а Альберт, Альберт Мальфи, а прежде был корсиканец, который работал шинковщиком в крохотном кафе в Аяччо. Я откопал его там, привез в Париж — я работал тогда в «Провансале», — учил его и сделал из него хорошего повара. Теперь он главный ассистент Ласцио в «Черчилле». Ласцио сманил его у меня в Лондоне в тысяча девятьсот тридцатом. Сманил моего лучшего ученика и насмеялся надо мной! И эта нахальная жаба присылает его ко мне с приглашением на ланч! Альберто появляется передо мной в визитке, кланяется и, как будто ничего не случилось, подает эту записку на безукоризненном английском языке.
— Как я понимаю, вы не пошли.
— Фу! Чтобы я ел его отраву? Я пинками выставил Альберто за дверь. — Берена передернуло. — Никогда не забуду: однажды, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, когда я был болен и не мог работать, — он поднял указательный палец, — я чуть было не доверил Альберто рецепт колбасок минюи. Великий Боже! Если бы я это сделал! Он готовил бы их теперь для Ласцио! Ужас!
Вулф согласился. Он уже прикончил вторую бутылку и завел учтивейшую речь, полную понимания и сочувствия.
Я слушал с истинной болью. Он обязан был понять, что все его старания напрасны, ему никогда не удастся получить то, чего он добивается. Я негодовал, глядя, как он унижается, стараясь заслужить расположение этого колбасника с бешеными глазами. Кроме того, поезд навевал на меня сон, и я просто не мог удержать глаза открытыми. Я встал.
Вулф посмотрел на меня:
— Да, Арчи?
— Вагон-бар, — сказал я решительно, открыл дверь и вышел.
Было уже больше одиннадцати, и в вагоне-баре было довольно пусто. Двое молодых парней, каждый из которых мог бы позировать для рекламы шампуней, пили хайболл, а еще кучка короткостриженых джентльменов и дам с искусственной сединой, которые вот уже тридцать лет называют проводника не иначе как Джордж. Вукчич и мисс Берен сидели с пустыми стаканами. Разговор у них не клеился. Рядом с ней пристроился голубоглазый атлет с квадратной челюстью в скучном сером костюме. Из тех, о ком лет через десять скажут, что он сам себя сделал. Я подошел к ним, и атлет посмотрел на меня поверх книги, явно собираясь освободить мне место. Но Вукчич опередил его:
— Садитесь на мое место, Гудвин. Я уверен, мисс Берен не станет возражать. Я почти не спал прошлой ночью.
Он попрощался и ушел. Я расположился и поманил официанта. Выяснилось, что мисс Берен страшно нравится американское имбирное пиво. Себе я заказал стакан молока. Наши требования были удовлетворены, и мы потягивали напитки.
Она обратила ко мне свои фиолетовые глаза. Они казались еще темнее, чем обычно, и я понял, что вопрос, который она собирается задать, не был бы задан при свете дня. С дрожью в голосе она произнесла:
— Вы действительно детектив, правда? Мистер Вукчич как раз говорил мне, что обедает каждый месяц у мистера Вулфа и вы живете там. Он говорил, что вы очень храбрый и трижды спасли мистеру Вулфу жизнь. — Она покачала головой и продолжала буравить меня глазами.
— Вукчич очень мало знает о работе детектива, — мягко возразил я.
— О нет! — прожурчала она. — Я не так молода, чтобы быть такой глупой. Я окончила школу три года назад.
— Прекрасно, — махнул я рукой. — Забудем о лошадях. В какой же школе учатся там девушки?
— Я ходила в школу при монастыре. В Тулузе.
— Вы не похожи ни на одну монашенку, какую я когда-либо видел.
Она прикончила свое пиво и расхохоталась:
— Никакая я не монашенка. Я не очень религиозна. Матушка Сесиль всегда говорила нам, девушкам, что самая чистая и приятная жизнь — это служение людям. Но я обдумала это и решила, что лучше всего жить в свое удовольствие как можно дольше, а уж когда станешь толстой или больной или обзаведешься большой семьей, тогда можно начать служить людям. Разве вы так не думаете?
