Слепые тоже видят - страница 17

Чуть ли не руки в стороны. Так-так. Твои дни того: так-так… Если ты любишь органную музыку, будет музыка… Оно пахнет хризантемами, это «так-так». Будто земля по крышке гроба: так-так. И ты понимаешь, что часы твоей жизни уже оттакали, в смысле оттикали. Здесь мы встречаемся с профессиональной жалостью. Гуманной стороной души лекаря, знающего, что ты отдашь концы и свидетельство о смерти на твое имя можно заполнять. И они наблюдают, с какой болью ты это переваришь. Но он поможет тебе, он сделает укол морфия. И ты протягиваешь ноги с удовольствием. Так-так, господин покойничек! Будет праздничек! Неважно, как твое имя, — ты пациент! Был — и нет пациента! Ух, они замечательные ребята, наши врачи! Клянусь, они умеют обрадовать, подбодрить.

Зарегистрировав это «ууффф!» профессора Бесикля, я все-таки решаю спросить:

— Ну, хорошо… А кроме этого?

— Вы ослепли, дорогой мои!

— Это как раз я понял, когда увидел, что больше не вижу, — криво усмехаюсь я. — Есть надежда на операцию?

— В вашем случае нет. У вас поражена грабо-невротическая система из-за отслоения сетчатки. Операция разрушит всякую надежду на выздоровление.

Мужчины — вы же знаете, каковы они: малейшая зацепка, и они хватаются за хвост самой призрачной химеры.

— Ага, значит, шанс на выздоровление все-таки есть?! — вскрикиваю я голосом тонущего, которому никак не удается утонуть.

— Хватит глупостей! Этот парень спятил, док! — гудит гнусный Берюрье. — Будто кто-то сомневается в этом деле. Твоя слепота, парень, это временное краткое явление, долго не продлится! Втолкуйте ему, док!

— Это что еще такое? — спрашивает вполголоса Бесикль.

— Его замена, — отвечает главврач.

Эта короткая презентация прошибает меня, как ток высокого напряжения. «Его замена»!

Выходит, я человек конченый, вычеркнутый из активного поголовья. И меня заменили!

Мой вопрос, с которым я все время пристаю, похоже, действует им на нервы.

— Ну хорошо, скажите, шанс есть?

Хруст суставов говорит мне, что профессор качнул головой.

— Да, есть, может быть, один из ста. Я вам честно скажу: этот шанс ничтожен.

— А ему больше и не надо, — обрывает Толстяк.

Фонтан брызг на мою физиономию указывает на то, что профессор делает укоризненное «тсс».

— Мы знаем аналогичные случаи, когда ослепший через некоторое время чудесным образом выздоравливал вследствие сильного эмоционального потрясения, поскольку, как я вам уже говорил, у вас задета грабо-невротическая система!

— Гробо-статическая! — передразнивает Берю. — Не задевай за живое!

Брошенное мне в нос вонючее облако от резкого выдоха профессора, явно страдающего несварением желудка, говорит о том, что док поперхнулся от смеха.

Но он продолжает свою лекцию, ничуть не обидевшись на выступление Берю.

— Мне известны только три случая, подобных вашему, когда наступило быстрое выздоровление. Больные самопроизвольно вылечились, и абсолютно без каких-либо последствий. Случай генерала по имени Портупье, ставшего слепым после взрыва бутылки шампанского в его штабе под Драгиньяном во время последней войны и совершенно чудесным образом вновь прозревшего в Лурде, куда он ехал окропить глаза святой водой и попал в дорожную аварию. Был случай со слесарем-сантехником, ослепшим в результате взрыва газового баллона, но уже через день он вновь обрел зрение, когда один букмекер дал ему хорошую наводку по ставкам на бегах. И третий случай, когда зрячий стал слепым из-за перенесенного шока, а затем вновь прозрел, когда упал с крыши. Сильная эмоциональная встряска, повторяю я вам, — ваша единственная надежда, месье. А пока я вам выпишу рецепт на покупку палки для слепых со скидкой. У меня есть очень хорошие предложения от торгового дома на авеню Клебер. Вы заплатите за нее только десять франков. Полагаю, вам будет абсолютно наплевать, что на ней написано: «Чинзано — любовь моя»?

На этом он прощается со мной и уходит.

И я остаюсь наконец наедине с Берю.

— Только не надо помирать раньше времени! — подбадривает меня Толстяк. — Даже если бы вообще не было случаев выздоровления, ты-то уж точно выздоровеешь, бык-производитель!

— А-а, заткнись ты! — говорю я, снова приходя в ярость. — И спасибо тебе за доставленное удовольствие с малышкой-негритоской. Ей скоро стукнет восемьдесят, твоей бабусе, и она белая, как дерьмо желтушника. У нее был сифилис, она наградила им всю армию. Не говоря уже о физических недостатках и злокачественных образованиях, о которых ты, конечно же, и не подозревал, хотя у нее это написано на роже, на спине и прочем, и вообще она как пятнистая гиена. Ты встал на нечестный путь, сукин сын. Грешно обманывать убогого.