— Скажи еще. Тысячу раз.
— Люблю...
Больше к этому разговору они не возвращались. Месяц шел за месяцем — казалось, в их отношениях ничего не изменилось. Внешне это на самом деле так и было — ни дня друг без друга. Лекции, семинары, зачеты, и все-таки хоть полчаса для встречи — всегда. Данка сумела переступить, заглушить в своей душе тревогу, смогла заставить себя не думать о будущем — она была слишком счастлива для того, чтобы цедить в сознании страшные мысли о том, что же будет потом. Она просто жила и ценила каждый день и час, каждое мгновение, проведенное наедине, а он...
Конечно же, ему было гораздо сложнее. Она не могла знать о том, что вскоре после того эпизода на кухне у Андрея с матерью произошел первый и далеко не последний «серьезный разговор».
— Завязывай с этой лимитчицей. Все, что ей от тебя надо, — это московская прописка и обеспеченная жизнь. Подумай о будущем.
— Без нее своего будущего не представляю, — сухо, чуть свысока ответил сын, переставший наконец скрывать от родителей, насколько серьезен его роман.
— А с ней?! — закипела, сдвинув брови, Галина. — С ней — представляешь? Да что же это за тварь неблагодарная, что же это за сына я воспитала? Да неужели ты не понимаешь, что таких девиц в твоей жизни будет еще добрая сотня, а может, тысяча?
— Не будет, мама. Никогда не будет. Это не так... Ты совсем не так себе представляешь...
Гора окурков в пепельнице свидетельствовала о том, что Галина пребывает в крайнем замешательстве.
— Послушай. Хочешь, я расскажу тебе, что будет потом? Она проживет с тобой год — может, чуть больше, ей же главное — прописаться, а потом начнет гулять так, что на тебя, мой милый, пальцем все показывать будут, ты уж мне поверь!
— Да с чего ты взяла? Откуда ты можешь это знать?!
— Знаю! — Мать была непреклонна. — Знаю и гарантирую на все сто процентов. Я жизнь прожила, а ты только жить начинаешь, милый мой.
«Милый мой» прозвучало настолько нелепо и неуместно ласково, что Андрея слегка передернуло. Она это сразу заметила, а оттого закипела еще больше.
— Ну что ты мне тут рожи корчишь? За тебя же переживаю, не за себя! За тебя, за сына, душа болит!
— Мама! Да ведь ты же ее совсем не знаешь! Как же ты можешь судить о человеке, если общалась с ним не больше пяти минут?! — снова попытался возразить Андрей.
— А мне хватило! Пяти минут вполне достаточно, я же видела, как у нее глаза блестели, когда она на мои бриллианты смотрела!
Тут Андрей не выдержал:
— Да знаешь ли ты, что она за все семь месяцев, что мы с ней встречаемся, ни одного подарка от меня не приняла? Ни одного, слышишь, даже платка не взяла носового! Да она даже в кафе каждый раз сама за себя заплатить норовит!
— Вот! — торжествующе резюмировала Галина. — Вот в этом-то все и дело! Умная! Далеко смотрит, высоко метит! Перспектива! А ты, болван, уши развесил... Ну скажи мне, где это видано, чтобы девчонке двадцатилетней, да еще к тому же абсолютно нищей, подарки не нужны были, а? Да они же все как сороки, лишь бы блестело! Я же знаю, я — женщина!
— Ты — не женщина, — слетело с губ сына, и Галина тут же заблестела слезами, под руку как нельзя кстати подвернулся шелковый платочек, уже давно без дела тосковавший в кармане атласного халата. Замолчала, вытирая скупые слезы, снова закурила, взметнула на сына влажные ресницы.
— Ну спасибо тебе, сыночек.
— Не за что, — внешне невозмутимо ответил сын, но, не выдержав, вдруг стукнул изо всей силы кулаком по дубовому столу: — Да прекрати ты, слышишь! Я уже не маленький, сам могу решить, с кем встречаться и на ком жениться! Я люблю ее, слышишь, и она меня любит! Неужели ты этого не понимаешь?!
Следующий разговор происходил в присутствии отца. Тот тоже много курил, молча выслушивал аргументы сына, сухо гладил по плечу всхлипывающую жену, хмурил брови.
— Нет, Андрюша, так не пойдет. Ты молодой еще, глупый. А мать права, ей ведь сердце подсказывает.
— Сердце? — возмущался Андрей. — Да оно у нее есть, сердце-то?
Сколько таких разговоров происходило той весной в московской фешенебельной квартире! От их количества ничего не менялось — вскоре и мать, и отец это поняли, и Галина решилась наконец пойти на самые крайние меры.
